Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— «Напрасно»… — обозлился Поперека. Он попытался рассказать жене, какие на его памяти чудовищные примеры равнодушного отношения со стороны атомного спрута к людям, а она не слышала. — В семидесятых взрывали вдоль Енисея в скважинах атомные бомбы… потом многие скважины текли… люди лысели… — Он продолжал говорить, когда приходила медсестра ставить уколы. — Верите, нет, Таня? На Мангышлаке построили реактор на быстрых нейтронах. Опытный реактор. Он должен был месяц работать, а месяц стоять. А его как врубили в сеть вместо ТЭЦ… ресурс рассчитан на пятнадцать лет, а он уже тридцать пашет… Я был там, в городе Шевченко, ходил-ходил, ничего понять не могу, какая-то дверь, охраны нет. Потом по проводам смотрю, куда кабели идут, пришел — у них круглые глаза, они в белых халатах, шапочках… ты как сюда попал? Бардак. И там не знак радиационной опасности в коридоре, а написано просто, по-русски: «Пробегай!» Представляешь? «Пробегай!»

— Ужас, — ответила медсестра и, нежно улыбнувшись, вышла из палаты.

А поздним вечером в дверь палаты робко постучали. Это уже когда Наталья, убедившись, что муж сегодня чувствует себя неплохо, ушла домой. Почему-то Петр Платонович решил, что вновь явилась медсестра… может, еще послушать его захотела.

— Конечно, — весело отозвался Поперека.

Однако в палату юркнула не румяная медсестра, а маленькая женщина — Люся. Она была также в белом халате, наброшенном на узкие плечи, на мальчишеский синий джинсовый костюм, и в тапочках, в руке держала прозрачный кулек с яблоками.

Увидев удивленное, а затем и негодующее острое лицо бывшего мужа, Люся залепетала:

— Я только навестить… посижу и уйду. — Присела рядом на стул и уставилась на него обожающими, обведенными синей краской глазами.

«Господи, какой страшненькой стала… как летучая мышь… — смиряясь, продолжал думать Поперека. — Интересно, когда после меня замуж вышла, точно так же смотрела на своего нового покровителя-строителя? И чего развелась? Говорила, от аллергии… от него будто бы все время пахло нитрокраской… Ей бы жениха подыскать. Вон, Сашка Выев богат, силен…»

— Как ты себя чувствуешь? — тихо спросила Люся, сжавшись от мысли, что он ее сейчас выгонит.

— Дурацкое слово! — снова осердился Петр Платонович. — Если я в руку возьму морковь, я ее чувствую. Но я же себя не лапаю за всякие места… — «Впрочем, я, кажется, сполз на сомнительный ответ. Зачем грублю?! Она же хороший человек». — А у тебя как дела, Люсенька?

И она расцвела, и тут же нашлась.

— А я себя чувствую плохо… мне без тебя…

— Только не надо! — пробурчал Поперека. — За яблоки спасибо… ела бы сама… вон, бледная стала… как бумага.

— На которой ничего не написано, — отвечала неугомонная Люся. — Я как Марина Цветаева… нет, нет, не как поэтесса… а я — как одинокая женщина… — И вдруг вспомнив, засуетилась, достала из-под белого халата, из кармана джинсов, свернутую газету. — Вот.

— Что? Что там? — И поскольку она, робея, ничего не смогла сказать, выхватил у нее «Дочь правды» и быстро нашел на первой же странице в недельном обзоре некоего А. Иванова подчеркнутые красным карандашом строчки про себя.

«В преддверии зимы медведи залезают в берлоги, все-все твари лесные и полевые готовятся к спячке. И наш храбрый физик, который вечно поперек течения (ладно бы против!), нагадив в душу истинным патриотам области, срочно спрятался в больнице! Ах, ах, он болен, он под капельницей! Никого не пускать!»

— Будь проклят этот мир — и тот, что над нами… кукловоды миров!

— Хочешь, ночью по киоскам… я сожгу тираж газеты…

— «Спрятался в больнице». Скоты!.. И правда, пора выходить из нее! — И сделав знак Люсе, чтобы она не визжала, не мешалась тут, он выскочил из постели, с кружащейся головой пробежал к шкафчику, быстро оделся. Люся помогла ему зашнуровать ботинки. — Подонки!.. Уходим!..

Внизу, за стеклом регистратуры, сидели дамочки в халатах, но Попереку, одетого, да еще он голову в кепке отвернул в сторону, они не узнали.

Ключ от квартиры был с собой, он отпер дверь бывшей материнской квартиры, и они с Люсей зашли. И в темноте замерли — на раскинувшемся диване кто-то спал. И не один человек. Обритый наголо мужчина и девица с длинными белесыми волосами.

Поперека забыл, что предлагал сыну свою квартирку. И здесь, разумеется, устроился Кирилл.

— Батя… — хрипло спросил он. — Ты чё, тоже с девкой?

— Не твое дело, — заскрипел зубами Поперека.

— А, тетя Люся… здрасьте. Ну, если бывшая жена, это не разврат. А у меня тут невеста, батя. Покажись, Татьяна! Наша, православная… — Кирилл толкнул в плечо стыдливо накрывшуюся углом одеяла подругу. — Ну, чё стесняешься? У нас с батей демократия. — И все тем же насмешливым тоном — отцу. — Мне одеваться?! Тем более, что пора на службу. — И снова подружке. — Вахтенный метод, Татьяна…