Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Поперека, засмеявшись, достал из тумбочки яблоки и лимон. И вскоре они с новым «больным» сидели за низеньким столиком в прихожей палаты-ВИП, негромко рассуждая о жизни.

— Я ж о тебе слышал! — сразу перешел на «ты» новый знакомый. — Еще в Москве, в аэропорту… подумал, ну молодцы наши, премии получают. А теперь вижу, тебя туда местные не пустят, большевики — они везде, как бляди с медицинской справкой.

— Черт с ними. Когда-нибудь.

— Это верно, доллары не заржавеют, — шевельнув пузом, хмыкнул Матросов. — А хочешь, ты с моим паспортом туда махнешь, там объяснишься… а я вместо тебя тут полежу?

Поперека насупясь, как пограничник, оглядел широкое лицо Матросова.

— Боюсь, наши физиономии не очень совпадают.

— А я вот слышал, какая-то итальянка ради смеху фотку своего пуделя налепила и полмира объездила.

— Так то итальянка. — Поперека помолчал, пригубливая коньяк из стакана. — А ты, Михаил, я вижу, кого-то боишься?

Матросов молча поднялся, взял из чемодана тапки и ушел в ванную. Было слышно, как он там шумит душем. Наконец, вышел в тапках, без носок.

— Ноги ноют от долгой дороги. Хотя у меня носки чистые. Я тоже не дерьмо на палочке. — Матросов налил себе еще, удивленно вскинул брови, глядя на стакан Попереки. Тот показал на сердце. — О!.. Извини. — Новый знакомый выпил коньяк и, жуя лимонную дольку, перекосив лицо, нехотя начал рассказывать. — Вишь ты, Петро, меня подставили конкуренты. Я работал на цветном ломе. Ты понимаешь? Дело калымное. И я тебе скажу, я никогда не призывал народ курочить трансформаторы или еще что. У нас и без того тоннами валяется всякое железо по окраинам. А тут мальчонка сгорел на проводах… потом менты у него в кармане записку нашли… с моим адресом. Ты же понимаешь, профессор, я бы не стал давать адреса кому-то, да еще пацану. На хрен мне он? Я сделал ответный ход — «мерседес» районного прокурора со стоянки ночью увел, расколотил и перегнал на их территорию. И ментам позвонил.

— Остроумно! — хохотнул Поперека. — Это же надо суметь!

— Конечно, мне это стоило больших «бабок»… Ну, они тут как с цепи сорвались. Да еще братву уговорили… потому что я им не платил.

Морщась, Матросов налил себе еще.

— Платил, конечно… да ведь у них аппетит, сами не хотят работать, суки… Решили добить, я точно знаю. Пока за границей мотался, избенку себе там подыскивал, они в квартиру залезли, все перевернули. Причем, ни сигнализация не сработала, ни соседи будто не слышали. А они там всё побили: хрусталь, пианино… люстру сорвали с потолка… то есть, грохот-то был. Напуган наш народ, Петр Платонович.

Он залпом выпил коньяк, как водку.

— Душа горит! Ничего, что я вот так? В самолете старался не пить… всё по сторонам смотрел… может, кто увязался… В аэропорту схватил третье с краю такси и сюда. И сзади вроде бы никто не гнался. — Он сорвал, наконец, с горла галстук. — Кино, бля!.. А ты, наверно, подумал: вор. Раз морда толстая.

— Нет, я так не подумал. Я сужу только по поступкам, свидетелем которых был сам.

— Вот это правильно. Вор должен сидеть в тюрьме, а мы труженики.

— Но в тюрьму я, наверно, попаду. — И Поперека с усмешкой поведал Матросову, как через тайгу прошел в зону Атомного завода, оставил муляж мины под хранилищем, а потом документальный фильм обо всем этом по телевидению показал. И еще переправил на запад образцы зараженной земли, потому что правительство верит только данным лабораторий Минатома, а те нагло врут. — А я не хочу, чтобы Сибирь стала вторым Чернобылем. Тогда хана и Китаю, и Японии.

— Тебе могут впаять политическую статью. Недавно вроде тоже какого-то вашего ученого в шпионаже обвинили?

— Левушкина-Александрова… Но ничего у них не вышло. Говоря твоим языком, позаботились конкуренты, однако дело рассыпалось. — Поперека дернул шеей. — А мне могут, ты прав. Но я ничего не боюсь.

— Ты в городе вырос?

— Нет, в поселке Беглецы, это на железной дороге. Еще тот был поселок.

— А я деревенский. Я бы, ей богу, построил на родной околице коттедж, да ведь сожгут… народ злой, спивается. А колхоз кто-то уже купил, только зачем, скажи, если не сеют и не пашут?

— Землю купили. Со временем цена нарастет, как на шоколад. — Поперека раскачивал и крутил золотистый коньяк в стакане. Вспомнилось, как, по рассказу матери Натальи, ее муж, Зиновий Маркович, председатель колхоза, имевший два ордена Ленина, умер на собрании, когда делили землю и сразу же половина бывших колхозников ушла на вольные хлеба. «Погибнете!» — пугал их Зиновий Маркович, но его не послушались. А сейчас вспоминают о нем со слезами. Мать же Натальи отдала почти за бесценок хороший дом и уехала к Елене, в Москву, нянчить внучку.

— Я тоже деревенских корней, если глянуть поглубже, — сказал Петр Платонович. — Деда моего выслали с теплого Алтая, он построил дом в Томской области, а потом его разобрал и перевез южнее, в другое село, а потом снова разобрал — и на ту самую станцию Беглецы. Тут уж отец ему помогал. Я ничего не боюсь.

— Но в тюрьме ты никогда не был?

— Нет. А ты?

Матросов долил остатки коньяка в стакан.