Читаем Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций полностью

Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Поперека уходил в дальний путь один, на губах кривилась неистребимая гордая его усмешка. Обычный сосновый гроб стоял на двух табуретках у подъезда, стены которого были разрисованы красными звездами, перевернутыми свастиками, крестами и признаниями молодых: «Olya, I love you!!!»

Поодаль, возле стареньких автобусов, которые выделил для похорон Институт физики, переминались музыканты с медными инструментами.

Замерли, угрюмо глядя по ноги, профессоры и аспиранты, среди них старый человек А.С. Фурман, лысый, без головного убора.

Наталью обнимали Кирилл и Елена, прилетевшая ночью из Москвы. Мать Натальи, Агнесса Григорьевна, почувствовав себя плохо, осталась с внучкой. А может быть, все еще обижается на шутку… когда-то на день ее рождения Петя послал телеграмму (и якобы — копию в газету): ВЫДАМ ТЕЩУ ЗАМУЖ. КРАСИВАЯ, НО ОЧЕНЬ УМНАЯ. ВОЗМОЖНА ДОПЛАТА ИЛИ ОБМЕН.

Отец Петра, Платон Петрович, в заваленной снегами Томской области известие о гибели сына, видимо, не получил, он бы пешком через тайгу пришел, этот огромный, сильный человек, бывший укладчик рельсов.

Соня и Люся с живыми цветочными венками сошлись у изголовья родного человека.

Отдельной группой высились с жестяными тяжелыми венками вожди местных партийных организаций, они готовились произнести речи, но ждали телевидения. Они непременно должны были выступить в городе, так как вдова сказала, что никаких политиков на кладбище не возьмет — там с Петром Платоновичем простятся только близкие.

А телевидение все не ехало. Тележурналистов попросила не приезжать Соня Копалова, как-то сумела уговорить. Она, толстенькая, в черном, смотрела, как во сне, на своего лежащего возле ее ног первого избранника и на лице ее снежинки не таяли, как и на лице Петра Платоновича. Мужа Сони на похоронах не было видно.

Вокруг бегал на полусогнутых ногах, как цапля, Анатолий Рабин, он, икая от слез, снимал и снимал на свой «Панасоник» пришедших проститься людей, повторяя:

— Мы потом просмотрим… говорят, преступники всегда провожают свою жертву… — И просил Анюту с Антоном: — А вы следите, кто отворачивается…

Нужно сказать, милиции только раз удалось переговорить с Петром Платоновичем, на следующее же утро после операции. Поперека успел объяснить, что человек был с длинном черном пальто и ворсистой кепке, лицо показалось знакомым. Но разве можно найти убийцу по таким приметам?

— Был один честный человек, и того убили, — говорили в толпе.

— Теперь его эти морды знаменем своим сделают. Кто первый успеет.

— Сын не позволит.

— А кто его послушает.

А дальше, как позже рассказывали по всей Сибири, произошло странное, невероятное событие. Дело в том, что возле гроба на стуле стоял динамик, из паутины которого все это время тихо лилась нежная скрипичная музыка. А голова Попереки лежала на широкой голубенькой подушке. И вот, как рассказывали очевидцы, вдруг раздался хриплый, но всем тут собравшимся знакомый голос Попереки:

— Одну минуту, мои дорогие. — И при этом голова мертвого приподнялась на подушке. Голос продолжал. — Нам всем пора выпрямляться. Научимся уважать себя. И Россия станет самой великой на свете державой. А народ — самым счастливым… И как рассказывали очевидцы, голова его медленно снова опустилась на подушку. И голос смолк.

И хоть всем или почти всем с первой секунды — не смотря на жутковатый шок — было понятно, что это говорит записанный на магнитофон голос, и что голова талантливого физика приподнялась из-за движения какого-то механизма в подушке, но от неожиданности Соня свалилась в обморок, а Люся захохотала, как безумная:

— Я знала, знала!.. — И тоже обвисла на руках стоявших рядом.

А Наталья в ужасе прижала руку к сердцу и закрыла глаза. А дочь Лена заныла:

— Папочка, прости…

И только сын, который, наверное, и устроил такое прощание по просьбе отца, смотрел в лицо ему спокойно. Ну, может быть, еще на губах его возникла та горделивая усмешка, которой всегда отличался Поперека.

— Всё путем, — сказал Кирилл, успокаивая взглядом народ. — Так и сделаем.

Мел снег, оркестр пыхтел, гремел и фальшивил, народ погрузился в автобусы. И вскоре возле подъезда остались лишь семеро местных политиков в ожидании тележурналистов, с прислоненными к коленям железными венками, — потом их отвезут водители на могилу. В роскошных машинах, на которых приехали деятели, уже разливали для них горячий кофе из термосов в чашечки, отвинчивали крышечки бутылок с коньяком, резали лимоны.

Маленький мальчик шел мимо и подобрал еловую ветку, брошенную под ноги толпе, и тыча носиком в нее, зеленосизую, морозную, закричал матери:

— Ты говорила «не скоро»… а вот скоро — новый, самый новый год!