Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Эмма рыдала, стуча зубами. Калачевский был близок к обмороку. Шамоха рычал, требуя назвать зачинщиков… затем говорил, что это и неважно, он все равно остается директором… тут же дарил духи Эмме, и она благодарно блеяла… портфель — Калачевскому, и тот благодарил… он всем привез по маленькому подарку… а потом, вызвав Углева, спросил:

— А что же ты не подписал, Валя? — и, не дождавшись ответа, буркнул:

— А если бы меня сняли, кого бы вы на мое место?

Углев ответил:

— Считаю, что вы хороший директор. Дров достать, самодеятельность организовать… энергии в вас, Кузьма Иванович! А ребят не обижайте… бес попутал. Вы же сами были молоды, небось презирали, так сказать, отсталых стариков?

Кузьма Иванович вдруг заорал:

— Я не отсталый старик! И я уважал старшее поколение! Песня есть «Не отвержи меня во старости…». А вот вы!.. Они!.. — и, рухнув на стул, зашипел: — Да сняли меня, сняли, пидеры хвостатые… только я думал, это ты копаешь… а это коллективная жалоба сработала, а если честно, мы на охоте с первым секретарем повздорили… мы ж его сына не смогли на золотую медаль вытянуть… — и, обтерев лицо, уже спокойно объявил:

— Спросили, кого рекомендую. Понятно, что я назвал тебя. Больше некого. Не этих же болтунов-романтиков. Вот так. Теперь давай ты сюда садись.

Когда было объявлено, что Углев становится новым директором школы.

Калачевский презрительно усмехнулся:

— Он потому и не подписал, что рвался на место Шамохи…

И в тот же день Дулова пошла с ним в загс. Скатертью дорога.

10

Многое связывало Углева с Кузьмой Ивановичем, многое осталось за плечами за эти тридцать лет работы, но ни о чем не хотелось сейчас говорить с ним. И затянувшееся молчание, к счастью, нарушил выскочивший из парной старший Калиткин с розовыми пятнами по всему телу:

— Где телефон? Мы этому суке покажем!.. Ну, где тут, у кого?!

Вбежал Игорь.

— Что, Петр Васильевич?!

— Х… в пальто! Этот ваш кавказец… говно, покупать нас вздумал! Зови своих!..

— Да погодите…

— Он первым начал! Федьку по репе!.. Зови! Или я ментов сейчас!..

Из открывшейся двери почти вывалился, держась за живот, младший Калиткин, с разбитой губы текла кровь. За ним предстал во весь рост узкоплечий, желтый, как осенний лист, Чалоев. В руке он зажал сверкающую металлическую ручку, вроде подковы. Видимо, оторвал от стены, она служила для удобства залезания на полок.

— Оскорблять никому себя не позволю! — проскрежетал он.

— А зачем, падла, дерешься?! Сейчас мы тебя упакуем!.. — И прокурор заорал на Игоря: — Я сказал, зови охрану или давай сотик, я ему, сука, сам устрою экскурсию по Сиречи!

Напуганный Игорь моргал, как ребенок.

— Петр Васильевич… Михаил Михайлович… давайте успокоимся. А где Толя?

Мыча непонятные ругательства, кавказец кивнул за дверь.

— Этот его ударил, — сказал он наконец, сверкнув парой золотых зубов и показывая ногой на сидящего на полу младшего Калиткина.

Южанин выглядел цивильнее всех, потому что был в плавках, а прочие, суетясь и одергивая друг друга, поматывали смешно гениталиями. Углев в который раз пожалел, что пришел сюда. Сам он, кстати, плавок здесь не снимал.

Видя, как перепуган Игорь Ченцов, Валентин Петрович предложил:

— Во-первых, вытащите Анатолия… опасно оставлять в жарком месте…

— Он в джакузи, — поморщился прокурор. И схватил Игоря за ухо: — Есть у тебя телефон или что?!

Валентин Петрович поднял руку — и странно, все замолчали, глядя на нее. Привыкли к тому, что неожиданно может появиться какое-нибудь оружие? Или все же уважают учителя?

— Скажите, — все так же тихо продолжал Углев, — что случилось? Чем вас обидел гость? Может быть, сказал что-то такое, что вы неверно поняли? Например, у болгар, когда говорят «да», наоборот мотают головой, как если бы хотели сказать «нет». — Валентин Петрович намеренно говорил как можно более спокойней и пространней.

Прокурор, яростно запахиваясь в халат, зло прохрипел:

— Ну уж нет! Он внаглую надумал нас покупать. Мне говорит: сколько ты стоишь, чтобы спокойно спал. Я ему: стою дешево, только семь грамм свинца… если прямо в сердце… а вот золотом — у тебя и у твоих сородичей столько говна не наберется.

— А он говорит «наберется», — проскулил с пола Федя Калиткин.

— Он мне показал член, я ударил, — буркнул Чалоев, швыряя в угол железку. — Но стукнул я кулаком. Это я уже потом, когда они вдвоем на меня. Нечестно.

— А вы там, на Кавказе, когда толпой на одного и ножом режете, честно?! — завизжал Федя, вскакивая и пытаясь схватить за горло Чалоева. Тот поддел милиционера коленом, и милиционер, скуля, снова сполз на пол.

— Перестаньте! — попросил Углев. — Не надо друг друга оскорблять, — и угрюмо посмотрел южанину в узкие мазутные глаза. — Почему вы так?

Зачем покупать людей? Работайте, живите. Неужто вам кто мешает?

— А не мешают? — процедил южанин. — Вы пробовали хоть раз открыть дело? У вас в России… — и, поймав злобный взгляд Петра, поправился:

— у нас в России шесть инстанций, и все с протянутой рукой. Лучше я заплачу одному, но много, да? Но меньше нервов потрачу, да?