Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Он-то хорошо помнил: в те времена только у РСФСР и чуть-чуть у БССР был положительный взнос в общий карман СССР. И, значит, страдало негласно именно русское население. Но говорить об этом собеседнику — только вызвать в ответ слова, что были первыми в мире по выплавке стали и чугуна на душу населения, что нас боялись, а сейчас ноги вытирают… Это Углев слышит каждый день. Несмотря на то, черт побери, что в Сиречи большинство жителей — потомки сосланных и сбежавших из России! Например, у Калиткиных дед был зажиточный крестьянин из-под Рязани — его отправили этапом в Сибирь, выбив зубы за характер. В местном музее есть даже фотоуголок, посвященный этой семье. Его, понятно, организовали сами нынешние Калиткины. И все равно, этакая аберрация памяти! Либо… лицемерие, переход на условный патриотический язык. Никто в эти слова не верит, но как бы так надо среди своих.

Разговор не получался. Игорь блеснул белыми зубами:

— Ешьте, выпивайте, про отдых не забывайте…

Но все же и младший Калиткин захотел поучаствовать в дискуссии.

— А вот скажите, Валентин Петрович… так сказать, если сформулировать…

О чем он? Когда Федя учился в школе, стоит, бывало, у доски, сгорбившись, как верблюд, и все изображает из себя полуграмотного мальчишку: нарочно путает ударения, корежит слова, которые тут же ему простодушно поправляет, краснея от гнева, Эмма Дулова:

— Ах, как вы можете?! Там руководитель не мар-да-рин, а ман-дарин.

— Чё? А! Манда… манда…

Класс хохочет.

— Прекратите! И стихи Пушкина здесь звучат так: «Еще ты дремлешь, друг прелестный…» А не перлестный!

— Чё?! Пер… пер… — Дубина он был в школе и грубиян, этот младший Столб, младший Калиткин. И о чем же ныне спросить пожелал?

— Конечно, мы с братом как бы понимаем: сейчас больше свободы. Но к чему привело? Бардак и как бы воровство. Дети даже у своих родителей… Один вот недавно пошел к бандитам, чтобы те у родителей выкуп запросили, а потом часть денег ему… Ты, Игорь, смотри!

На секунду тень озабоченности проплыла по круглому лицу Игоря.

— У меня не такие дети.

— Это я так, — пояснил Федя, со щелканьем жуя виноград. — Нестабильно стало… взорвись сейчас твоя баня — не удивлюсь.

— Ну-ну, — проворчал старший брат. — Игорь, ты не слушай.

Игорь, улыбаясь, вскинул руки и лег на пол отжиматься. Раз, два, три…

— Это я как бы так, — продолжал младший Калиткин. — А вот раньше… сто двадцать получал, зато мог на самолете хоть в Сочи махнуть. И на жизнь хватало. На червонец можно было, помню, в кабак пойти. Сейчас и полтыщи не хватит. Нет, я понимаю, было что критиковать.

— Но все было, в общем, по справедливости, — откликнулся старший.

Он, конечно, более умный. — Если вылезаешь с критикой, то и страдай.

Почему-то критикующие желали при этом оставить за собой права большинства на спокойную сытую жизнь.

Углев кивнул, это верно. Слаб человек. Да и широк русский человек, верно писал Достоевский. «Сузить бы его». Вот, кажется, и сузили…

Снова длилось молчание. Сейчас выйдет из бани Кузьма Иванович… не уйти ли опять в парную?

Игорь скачком поднялся с пола, сел к столу, налил минеральной.

— У каждого своя правда, — важно заявил он. — Из миллионов правд составляется правда общества, так, Валентин Петрович?.. и президент служит ей.

— Конечно. Сейчас снова наша побеждает, — охотно согласился прокурор. — Гимн вернули. Я с ним всю жизнь просыпался. Вам он как?

— Он снова обращался к Углеву.

Углев кивнул:

— Мелодия сильная.

— Точно! Дрожь по коже, — обрадовался и младший Калиткин. — А то говорят всякие разные, вы Запад поддерживаете… а вы наш? — и, не дождавшись ответа, спросил прямо: — А почему на ученика не повлияете? Денег ему там дали — вернулся б. И тут работал.

— Здесь таких лабораторий нет.

— Будут! — значительно буркнул старший Калиткин. — Вот наведем порядок и…

Открылась дверь, вышел мокрый, седой, хрипящий, как пес из-под колеса, Кузьма Иванович.

— С-сильна баня!.. — Он рухнул на диван. — Кто хочет, идите… Толян и Миша в воде сидят.

Калиткины переглянулись и встали. Углев подумал: пойти за ними?

— Ну-ка гляну, как там ужин… — проговорил Игорь. — Сегодня дочка готовит… — и тоже исчез.

Валентин Петрович и Кузьма Иванович остались одни. Сейчас уходить нелепо. Давно они не виделись, чтобы вот так, глаза в глаза. С год или два. И причин тому много, но главная — их бывший любимый ученик.

— Тебя тоже Игорек сватает помочь? — спросил старый коллега, кривя губы.

Неужто и Кузьма будет заниматься с Ксенией? Нет, это уже смешно.

Но старик, как бы не замечая выражения углевского лица, ухмыльнулся:

— Нормалёк. Он хорошо заплатит.

Углев не ответил. Ему было неприятно не то что видеть, но и слышать старика, его сытый рваный бас. Хотя не он ли, Углев, ему в свое время помог? И вот же как бывает… Не делай добро, добро наказуется.