Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Да что он такое тут нес?! А, да ладно. Углев-то помнит, кто от кого отворачивался.

Но сейчас деваться было некуда. И пришлось Валентину Петровичу одному-единственному из недавних гостей плестись по длинным переходам, по плитке и коврам в зал — за стол с хозяином дома, молодым бизнесменом.

— Ну как? — спросит часа через два жена у мужа. — Красная и черная икра? Еще что?

Углев только скривится, все там у Ченцова было на столе. И глухарь, и осетр… мог бы, кстати, и жену Валентина Петровича пригласить — Мария любит рыбу. Но мальчишник есть мальчишник. Впрочем, за длинным столом, полном яств, кроме бизнесмена и учителя, вяло расположились также дети Игоря Владимировича: коротко остриженный белокурый юноша с оцепенелым взглядом и юная девица с пятью или шестью ниточками жемчуга на тонкой шее, та самая Ксения, которой Валентину Петровичу надлежало в ближайшее время давать уроки.

11

Договорились, что она будет приходить на дачу Углевых вечерами в среду и пятницу (это ей удобнее: квартира-то Углевых в городе, а машину ей еще не доверяли). Ксения оказалась в общении чрезвычайно робкой, речь у нее несколько невнятная: девочка шепелявит и сама знает об этом, стесняется, отворачивается, играя смущенной улыбкой, и от этого еще больше шепелявит. Как с этим дефектом бороться? Он остался с детства, когда ей нравилось, как маленькой куколке, смешно лепетать. Но главное — что она знает? И хочет ли сама больше знать?

Улыбаясь гостье улыбкой едва ли не до левого уха, очень мягко, осторожно Валентин Петрович спросил при первой встрече:

— Ну-с, какие книги читаете? Что-нибудь помимо школьной программы?

— Помимо? «Мастер и Мальгалиту».

— О. А «Слово о полку»? — Девица промолчала. — А как насчет «Горя от ума»?

— Мы проходили, да.

— Помните, о чем эта трагедия?

— Трагедия? — Она сдвинула бровки, пожала плечиками. — Чацкий… Молтялин…

— Не очень интересно?

— Почему?.. С самого натяла видно, что Молтялин плохой.

— А Чацкий?

— Все говорит и говорит.

— Еще что-нибудь читали?

— На днях начала «Братьев Карамазовых»…

— Ну и как? — Девушка молчала. — Алеша вам понравился?

— Да. Но тоже… отень много…

— Слов? Рассуждений?

Она кивнула.

— Из всего, что вы прочитали, кто для вас герой? Благородный, настоящий?

Тут она недолго думала. Очень серьезно ответила:

— Онегин.

— Почему?

— Он Татьяну не тронул. — В глазах мелькнула некая собственная ее, выстраданная мысль. Да и что удивляться этой ее фразе, одно только телевидение своими сюжетами, основанными на насилии, может задавить страхами юную душу. И, конечно, Онегин мог, да не захотел «тронуть» Татьяну.

— Это верно, Ксения. А чем он занимался? Он же ничего не умел.

— Да, «труд упорный ему был тошен…»

— Так чем же он вам близок? Он друга своего Ленского убил.

— Да.

Углев улыбнулся девице.

— Ну, ладно, о нем поговорим позже. Еще кто?

— Петёрин.

— А этот чем вам нравится?

Улыбнулась и Ксения.

— Он остроумный.

— Верно. А что он вообще делает в жизни?

— Петёрин? — и Ксения неуверенно ответила. — Лишний человек? — и покраснела. — Он… он служит в армии.

— Это верно. А в своих взаимоотношениях с людьми… вспомните «Бэлу»… что-нибудь доброе делает в жизни?

— Нет, нет!

— Так все равно — хороший человек?

Девица, опустив глаза, вздохнула. Она не знала, как ответить.

— Ксения, мы не в школе. Говорите, как вам хочется сказать. Есть хоть один хороший, светлый человек в литературе девятнадцатого века?

Она долго молчала. И все равно стереотип сработал.

— Базаров? — с надеждой спросила Ксения.

— Базаров? А он вам нравится?

— Н-нет. — Кажется, она все время пыталась угадать, какого ответа ждет Углев, хотя читала же наверняка роман «Отцы и дети».

— А кто нравится? Ксения, скажите как на духу. Кто из героев русской литературы нравится?

Она молчала.

— Никто? Во всей русской литературе?

— Певцы у Тургенева?.. — пролепетала Ксения. — Я… я не знаю.

Совершенно покраснев, она угнетенно смотрела в стол. Она была сейчас очень похожа на свою мать Таню, которая училась в школе Углева.

Ксения глазки жмурит, как Таня. И обвела их, синие, синей же краской. Облизывает короткие губки перед тем, как что-то важное сказать. Шея узкая, грудка уже зрелая для ее лет. Как, впрочем, это было и у Тани Ганиной. Валентин Петрович с легким смущением, искоса, отвлекая девицу разговором, все разглядывал юную гостью. В прежние годы в школе между ним и ученицами неизбежно возникало состояние легкой влюбленности. Разумеется, влюбленности безгрешной и малозаметной. Но ее сладкие, счастливые флюиды витали в воздухе.

Чуть позже, когда у Валентина Петровича плешь вдруг заняла полголовы, и русые пряди уже не закрывали ее, и на лице высеклись вертикальные морщины, как на коре сосны, влюбленность со стороны девиц пригасла, смущенно закруглилась, но ее заменило обожание со стороны умных мальчишек, особенно когда их земляк стал знаменитым в Америке.

— А читали вы «Тихий Дон» Шолохова? Валентина Распутина читали?

— Да, — вскинув голову, с неожиданной печалью отвечала девица. — Мама давала протитать «Уроки французского». Как у него картошку воровали. Про бедность.