Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

В хозяйственной сумке было красное вино и стандартная ченцовская закуска — крупный черный виноград. Но Углев все же попросил дождаться жены.

— Может не так понять! — слегка комикуя, пошутил он.

— Поняла. — Она отнеслась к его просьбе серьезно. — Конечно. Успеется.

Татьяна прошлась по квартире Углевых, долго рассматривала (или делала вид, что рассматривает) фотографии родных за стеклом в раме, тронула пальчиком с длинным перламутровым ногтем стопку ветхих книг на этажерке. У верхнего томика картонная обложка волнами пошла, уголок расслоился.

— Это Маша из библиотеки принесла…

— Такие интересные? И правильно. Там пропадут.

— Нет, она их лечит. Ну, склеивает… от старости рассыпались. А потом обратно…

Небрежно кивнув, гостья заглянула на кухню, увидела на стене глиняную тарелку с нарисованным желтым солнышком и синим виноградом.

— Я вам подарю, Валентин Петрович, пару настоящих испанских тарелок.

— Не нужно, — покраснел Углев. — Зачем?! Это сын мой, в двенадцать лет занимался керамикой… он потом даже иконы писал.

— Да, я слышала… ужасно… погибнуть по дороге домой… Валентин Петрович, если нетрудно, если вы не устали, прочтите что-нибудь. Я уже все позабыла. Какие-то поэты были хорошие, писатели. Когда-то мы ужасно любили слушать вас. — И она медленно опустилась на стул, как можно более красиво села, откинув голову и забросив ногу на ногу при коротенькой синей юбке.

Но Углев не мог так, по первой просьбе, с ходу, можно сказать — на бегу, читать волшебные стихи русских поэтов. Сам-то он мог бормотать себе и на бегу, и даже часто это делал, а вот другому человеку? Да и какие стихи? Тютчева про майскую грозу? Или «Парус» Лермонтова? Да и зачем ей стихи? Она сейчас о другом, о своем думает. Просто желает развлечься, в лучшем случае отвлечься, в умной беседе поучаствовать.

— Лучше поговорим о языке, — буркнул он. — Вы недавно молвили про бизнес — с волками жить. Может быть, потому волк, что он волочит свою добычу? Но, с другой стороны, много похожих названий у волка в других языках. На немецком «вольф», на английском — «вулф». Или вот слово «самовар»: с одной стороны, сам варит… а с другой — в тюркских языках есть самаур… и никто не скажет точно, что возникло раньше, кто у кого перенял. — Впрочем, ей это не было интересно. Да и Углев заговорил о словах, чтобы время потянуть.

— А вам начинать было трудно? — спросила Татьяна. — Вот вы приехали, молодой, холостой. Меня еще на свете тут не было. Сложно было при советской власти?

— Да нет! Кстати, ни одному англичанину не объяснить, что значит «да нет». «Yes no». Не поймет. — Углев улыбнулся своей фирменной улыбкой, почти до левого уха. — Я многих трудностей, Таня, просто не видел в упор… работа с детьми — это ведь совсем другой мир… это марсиане, которых учишь нашему языку, нашим правилам движения…

Что-то еще говоря, он постарался незаметнее глянуть на часы, но Татьяна увидела это и снова достала сотовый телефон.

— В самом деле, где же Мария Вадимовна? Кирилл? Ну как? Что, нигде?

— Она отключила телефон. — Два раза проехали сюда и обратно. Она, наверное, в городе. Ну, давайте в следующий раз, мне и самой хотелось бы пообщаться с вашей супругой… Это все оставим у вас…

— Нет-нет!

— Да-да!

И Татьяна уехала, так ничего нового на этот раз и не рассказав о своем муже и своей жизни.

Мария же пришла домой в одиннадцать вечера, как оказалось, навестила заболевшую подругу. Увидев на столе яства, нахмурилась точь-в-точь, как нахмурился бы сам Углев по причине дороговизны продуктов.

— Это что такое? В честь чего?

Углев объяснил.

— Зачем? Я это не буду.

— И я не буду, — сказал Валентин Петрович. — Но чаю-то попьем?

Чай-то наш. Хочешь со сливками?

Пока заваривал, почему-то вспомнилось, как лет двадцать назад они с Машей покупали литровые бутылки молока и ставили рядами возле батарей отопления, чтобы молоко сквасилось, делали творог. Маша не могла есть казенный, да и редко его выставляли в магазинах. А сейчас какой только творог не продают! Бог знает откуда, везут и сметану, и ряженку, и сливки. Даже вкусный, без сахара, но дорогой йогурт фирмы «Данон». Были бы деньги. А вот с деньгами беда.

Вино с виноградом, который не портится (химией, что ли, пропитан?), дождались-таки гостей — Татьяну и пьяного Игоря Ченцова — через пару дней. Да и сама Татьяна была сильно хмельна. Они приехали в десять вечера, Углевы уже собирались ложиться спать.

— Мы желаем, желаем, желаем красивых стихов! — бия в ладошки, требовала Татьяна.

— В руке не дрогнул пис-туалет! — заливался смехом Игорь.

— Миленький Валентин Петрович, вы же Есенина знаете, — наступала Татьяна.

И Валентин Петрович, по их просьбе декламируя стихи Есенина, вдруг почувствовал себя дрессированной собачонкой, которую заставляют перед именитыми гостями плясать. Но сам себе он так сказал: «Эти прекрасные строки о матери-старушке… про домик с синими ставнями… про скирды солнца пробуждают добрые чувства… ради этого сто раз их прочту кому угодно!»