Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Священник поднял высоко желтое пластмассовое ведерко со свечками и стал раздавать. Замигали, заиграли стрелками пламени зажигалки, народ разобрал горящие свечки. Взял, ухмыльнувшись, и Чалоев. Взял и, сам не понимая, зачем это делает, Углев. Толпа на минуту показалась совершенно серьезной. Может, вправду задумались о бренности жизни?

Но вот к плакальщице присоединились уже некие пьяные люди, среди них мясник с базара, барабанщик из оркестра с барабаном, Федя Калиткин, они вопили:

— Игоре-ек!.. Не уходи от нас!.. Возвращайся!..

— А вот и вернусь! — заорал Игорь и стал вылезать из гроба.

Углев, стоя в трех шагах, смотрел с чувством жути на этот деревянный огромный предмет — в таком же когда-нибудь будет и он лежать. Игорь поозирался, подошел к учителю и облапил.

— Валентин Петр-рович, все нормально! Выпьем?

Им подали два стакана, и они выпили: Валентин Петрович глотнул красного вина, а Игорь вновь хватил до дна водки. Как он не помрет от столь долгого пьянства? Молодость.

— А мы вас, Валентин Петрович, отселим за наши участки, — вдруг словно вспомнил Игорь, жуя бутерброд с черной икрой, которая сыпалась ему на пиджак из тонкой дорогой английской шерсти. — Этот домик сожжем, а вам построим лучше. Могу из мрамора.

— Зачем?

— Как зачем? Лучше будет, лучше. А тут корт для тенниса поставим. И вообще… не хотите вы дочь нашу, в натуре, замуж за вашего американского ученика… Если для этого надо золотую медаль, я нарисую.

«При чем тут золотая медаль, да и как можно? — хотел было спросить Углев. — Она же не тянет на золотую».

— Есть приемы, — Игорь продолжал жевать, как птенец, широко открывая рот с ослепительными острыми зубами. — Администрации города нужна головная боль? Нет. Обесточим завод, где директором работает зам мэра-хера. Больницу лишим воды. — Он заерзал и завизжал, словно его щекотали. — Снотворного в водоканал, усыпим город… устроим царство сна… вынем золотую шоколадку из сейфа и вручим! — и, заглядывая в глаза Углеву, вдруг совершенно, показалось, трезво и зло выпалил: — Шутка! Она должна поехать в Европу типа конкурентоспособной! У вас есть еще месяц, поняли?

26

«Знаешь, сегодня утром за чаем, глядя на старые ложечки, на стену, на раму окна, на обыденную нашу жизнь, я совершенно вдруг спокойно смирился с тем, что теперь уже скоро умру».

«Зачем?»

«Что зачем?! Спроси у кислорода, который сжигает все живое».

«Зачем смиряться, говорю. Гёте сказал: умирает тот, кто устает от жизни. Ты устал? Устал и от меня?»

«Во-первых, Гёте сказал не так. Умирает тот, кто боится дальше жить.

От тебя я устать никак не могу, я тебя люблю… ты это знаешь…»

«Ты мне это когда-то говорил».

«Но я когда стихи читаю, я же об этом говорю. Анненского, например…

Среди миров, в мерцании светил
Одной звезды я повторяю имя…»

«А как насчет страха?»

«Я насчет бессмысленности. Слишком мал процент удачи. Машина нового государства пережевывает с хрустом…»

«У нас есть государство?»

«Я и говорю. Воровская малина под флагами демократии. Им образованная молодежь не нужна, ибо редкий случай — наши воры под покровительством иных государств».

«Но солнце всходит и заходит…»

«Надеешься, что жизнь победит, как трава из-под асфальта? А если нас превратили в сырьевой придаток Запада, если к нам везут отработанную атомную грязь… отравленная нация перестает воспроизводить себя. Нас через десять лет будет на десять миллионов меньше. И дальше по геометрической прогрессии».

«И что же теперь, ложиться, закрывать глаза?»

«Я работаю».

«Но с такой кислой миной нельзя работать!

Сотри случайные черты —
И ты увидишь — мир прекрасен!

Кого убедишь? И есть же вокруг еще божьи творенья. Птицы, деревья, пчелы… рыбы…»

«Львы. Так у Чехова?»

«Да, да! Их тоже предадим?»

«Без нас они выживут!»

«На выжженной нами земле? Сразу исчезнут. Мы что, как тот Геббельс, что, кроме себя, и жену, и малых детей отравил?»

«Всех жалко, Маша. А нас, пытающихся новое поколение образовать, еще жальче… Живем химерами, странными надеждами…»

«Но, Валя, что-то меняется! Уже пишут, что остановят поток новых учебников…»

«Старый учебник Щербы по русскому языку не переиздадут. И алгебру Киселева. А вот в Израиле именно по этому учебнику учат детей.

Потому что там государство — для себя».

«Я как историк никогда не поверю, чтобы у нас наверху не осталось ни одного, хотя бы тайного патриота. Россия и не через такие унижения и разор проходила!»

«На это надеяться — все равно что в Бога верить».

«А ты не веришь?»

«И верю, и не верю. Хоть и крестила мама. Столько пудов яда выпить…»

«Но водкой этот яд из крови не выведешь. Не пей больше».

«А я пью?»

«После таких разговоров ты начинаешь тихонько прикладываться…»

«Нету денег, Маша».

«И слава богу. И давай… давай, мой дорогой, держись… У тебя есть десяток умных, талантливых, непродажных учеников?»

«Десяток? Да уж наверно».