Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Но, увы, через пару дней за Углевым в школу приехал на синей машине с мигалкой младший Калиткин в милицейской форме.

— Просили привезти! — буркнул он, утирая багровое лицо ладонью, с которого выстрелили лучиками золотые колечки и печатки.

— Куда? Зачем? — удивился Углев.

— Увидите. — Судя по всему, мент был крепко пьян. Но вел машину уверенно.

25

Царила дивная солнечная погода, словно вернулось лето. Хотя внимательный глаз мог различить в ярко-синем небе строчки и спирали птиц: кто готовился, а кто уже и улетал на юг. Да и тайга вдали запестрела, как платье цыганки. На базаре — Углев попутно узрел — уже продавали бруснику с севера и кедровые шишки с южносибирских гор. На берегу Сиречи, за церковью, внизу, на плоской полянке, которую местные называют Сковородкой, выстроились в каре множество черных машин: два «ланкраузера», «мерседес», три «тойоты» и пара транспортных средств попроще, фирмы ВАЗ. Здесь же приткнулись и несколько мотоциклов. Вдоль берега были накрыты столы, уставленные бутылками и яствами. Народ пирует? А что это в центре? На столе помассивней, в окружении цветов, тарелок с виноградом и бананами, расположился драпированный красным гроб, в котором явно кто-то возлежал. Рядом топтался духовой оркестр, а толпа стояла поодаль.

Кое у кого на рукавах красно-черные повязки. Когда младший Калиткин подрулил поближе, Углев вышел из милицейской машины и растерянно остановился: в гробу, на красном атласе, лежит Игорь Ченцов в черном костюме. Он замер, смежив глаза, руки покоятся на груди, меж пальцами зажата горящая свеча, которая от порывов ветра все время гаснет, и ее всякий раз поджигает зажигалкой сын Игоря Андрей.

В самом деле умер?.. или шутка? Да, конечно, конечно, шутка! Вон кто-то зажимает рот ладонью… а вон, отворачиваясь, хохочет прокурор.

По твоей, по твоей милости, Валентин Петрович… ты их, ты развеселил пересказом «Сатирикона»… хотя еще до твоего рассказа Шамоха устраивал свои похороны, и Ченцов сам напомнил про них… Но Шамохе опять-таки ты, ты в свое время прочел куски из «Сатирикона». И все равно, хоть и шутка, но что-то страшное кроется в размахе и серьезности, с которыми разыгрывается действо.

— Валентин Петрович! — приветливо здоровались с Углевым люди, а он продолжал оцепенело смотреть на Игоря. Пропищала, поприветствовала бывшего учителя резко пахнущая нафталином дама в коротком клетчатом пальто — Люся Соколова. Что-то пробубнив, словно из-под облаков, поздоровался за руку — какая холодная у человека рука — редактор «Бомбы» Вовик Нечаев. Услышав, что пришел Углев, Игорь приподнял голову и пьяно взвыл:

— Петр-рович!.. Я умер. Пусть речи говорят. Или сначала молебен?

Старший Калиткин, играя уголками губ, едва сдерживая смех, буркнул:

— Ты лежи. Мы сами разберемся. Ты же дал указания.

— Да, да… именно так и делайте. — И Ченцов, перехватив левой рукой свечку, нарисовал указательным пальцем правой руки в воздухе что-то вроде квадрата. — И не забыть: здесь же воздвигнете…

— Торопишь события! — как бы осердился прокурор. — Это уже когда похоронят… Итак! Оркестр! Якобы вынос тела.

— Понял… — голова Игоря упал в подушку. Он облизнулся и закрыл глаза.

Духовой оркестр тяжко затянул траурный марш Шопена. Труба, как положено, фальшивила. И Углеву стало нехорошо: с ума, с ума сошли!

Он отошел подальше от вопящего и дышащего оркестра, из толпы ему кивнул трезвый и серьезный на вид Толик, а Чалоев приблизился, чтобы пожать руку. Прокурор скомандовал — оркестр замолк. Где жена Игоря?

Сын здесь. Ксении не видно, наверное, оставили дома, хоть на это ума хватило. А вот гувернантку Игорь пригласил. Худая как жердь, в большой шляпе, стоит рядом, курит, сверкая затемненными очками.

Интересно, о чем она думает? А это кто? В изголовье у гроба — Эмма Дулова-Калачевская с толстой книгой. Что, молитвы будет читать?

— Друзья мои, — почему-то с грузинским акцентом начал Петр Васильевич Калиткин. — Братья и сестры! К вам обращаюсь я, друзья мои. — Ясно, копирует знаменитую речь Сталина. — От нас ущёл наш замычателный друг, патриот новой России. Он много сделал для нашего многострадального народа. Он, например, принял участие в достройке Николаевской церкви. Истинно говорю, отец Василий?

Появился, как черт из табакерки, некий мужичок в рясе, он, видимо, и есть отец Василий. Или ряженый.

— Братья и сестры, — продолжил звонким тенором мужичок, — Господь наш Иисус Христос завещал нам возлюбить друг друга, так? И веровать в его светлое учение, которое заключается…

— Подождите, — поморщился Калачевский. Он тоже был здесь. — Не может в речи священника быть такой оборот: которое заключается… ведь правда, Валентин Петрович? Канцелярщина какая-то. Верно, Валентин Петрович?

Люди оглянулись на Углева. Он помедлил и хмуро кивнул.

— Ты не мешай, — Дулова остановила мужа, который хотел что-то еще сказать. И открыла толстый том, и, прочитав какие-то строчки, улыбнулась.