Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Ах, милая моя!.. Звенит, звенит в голове твой голос, волнами вдруг поднимается до визга, а потом звучит низко, падает до интимного, чуть хриплого шепотка: «Ну, почеМУ-У ты сего-ОДНЯ хмурый?..»

Капитан и лейтенант переглядывались, не веря в удачу. А Никита закрыл лицо растопыренными ладонями. Ему хотелось яростно захохотать… но эти не поймут. Решат, что играет психа, чтобы попасть в дурдом, избегнув наказания.

— Я сейчас! — Капитан бегом выскочил из кабинета, а лейтенант принялся строчить пером, уже без улыбки, водя вправо-влево круглыми от восторга и ужаса глазами.

Через минут пять-семь в кабинет вошли, скрипя ботинками, знакомый уже усатый капитан и низенький майор с помятым лицом, с тоскливым взглядом синих глаз.

Китель у него расстегнут, синий галстук сбит на сторону. Майор с минуту смотрел на задержанного.

— Муйня! — буркнул майор. — Кто же колется с первой минуты? И про пятьдесят первую статью Конституции не говорил?

— Говорил! — встрял в разговор лейтенант, чтобы сделать правдоподобнее недавний допрос.

Никита дернулся, но промолчал. Черт с ними. Что еще у них висит?

Недавно, по сообщениям телевидения, у известного депутата Государственной думы угнали «вольво» прямо от здания театра, где он смотрел с женой спектакль. Прямо под флажочком Российской Федерации укатили. А потом будто бы кто-то в него даже стрелял на дачном участке, из перелеска. Взять на себя?

— Нет… что-то не то. — майор сел у окна, закурил и, моргая от дыма, какое-то время продолжал разглядывать Никиту. — У тебя что-нибудь случилось? С чего колешься?

— Я не наркоман! — гневно дернулся Никита.

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Совесть заела? — Он обернулся к капитану. — Или что-то еще натворил?.. — И повернулся к лейтенанту. — Ну, оформляйте. Пусть займется дознаватель. Очную ставку ему. По телевидению показать. Я думаю, что-то он прячет… — И майор постукал каблуком по полу.

Капитан поразился.

— Ну, бляха-муха, если трех убитых школьниц мало, что он еще мог натворить?

Майор поднялся.

— Не знаю. — Он снова пристукнул каблуком черного начищенного ботинка. — Но там что-то есть. Возьмите на притужальник. Только не дайте задушить маманям погибших девчонок, когда придут сюда.

Майор ушел, капитан обернулся и, дернув усом, хлестнул с размаху Никите по уху. Никита вскрикнул, у него вновь потекла носом кровь. И еще ему показалось, что глаз, в который ударили вчера, треснул… всё вокруг плывет…

— Говори, с-сука! А ты пиши. Ишь, выкормили гаденыша… срочно фотографа… И в СИЗО его, в шкаф! А не будет следствию помогать, к «синим». Они его по очереди укатают.

— Нет! — завопил в страхе, сам еще не понимая: всерьез испугался или изображает страх, Никита. — Я как бы пошутил!.. я ни при чем!..

Капитан и лейтенант расхохотались.

— Давно бы так! Ишь, изображал тут… Ален Делон!

И Никита понял: тонет всерьез. Заглотили они блесну. До живота. Что ж… Не отступай. Бери на себя весь позор города, страны. Пусть радуются! И пусть она радуется с этим своим майором, у которого рыжие усики шмыгают, как у мышки…

6

Так вот, золотая коса Зины…

Как я уже сообщил возможному читателю этой горестной истории, Алексея Деева с внучкой Зиной познакомил — еще до ареста Деева — старик Шехер, или Шухер, если вам угодно.

Красавица — да, но красавиц много. Она поразила художника тем, что оказалась до смешного искренней. Посмотрела на его холсты и картоны, хлопнула в ладоши, воскликнула радостно:

— Ничё не поняла!.. — и уставилась голубенькими свечками на Алексея. — Ты мне расскажешь?

— Я всегда рисую только одно — борьбу добра со злом… бога с сатаной… дождя с пожаром… я Деев, я на шухере, потому — с одного боку горю, с другого мокну.

— А сатана, что ли, есть? — нахмурилась она. — Я комсомолка.

Он рассмеялся звонким детским смехом и, бегая перед ней в валенках (он уже тогда ходил в валенках круглый год, как деревенский пастушок), стал читать ей стихи, как заклинания, словно бы гудеть, как шмель, сверкая угольными глазищами и размахивая худыми руками, как ветряная мельница:

Есть речи — значенье темно иль ничтожно,
но им без волненья внимать невозможно.

Нет, не эти!

Помните, вы говорили: Джек Лондон, деньги, любовь, страсть…
А я одно видел: вы — Джиоконда, которую надо украсть!

Нет!

Ты рванулась движеньем испуганной птицы… ты прошла, словно сон мой, легка…
И вздохнули духи, задремали ресницы, зашуршали тревожно шелка!..