Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— Во-первых, я к ней вечером заходил буквально на полчаса… Тридцать минут, тысяча восемьсот секунд… Хотел потрепаться, как раньше, а она что-то шьет на машинке… Как вдова Версаче!

— Да, она у нас теперь портниха.

— Понимаю, жить надо. Поддерживать форму существования белковых тел. И я ей, собственно, ничего и не сказал… Кроме того, что ее тоже люблю, всегда вспоминал, как мы в нашей компании: мы, ты, Гришка… царство ему небесное… сиживали на полу и песни всякие пели…

Анна слушала его и не слушала. Балабол, не за тем же он сюда прикатил за десять или сколько там тысяч верст, чтобы повспоминать пусть даже благословенные времена.

Хотя он имеет право с наслаждением, театрально об этом порассуждать: когда заваливали первую диссертацию Бузукина, Мишка вел себя достойно и при тайном голосовании, несомненно, был «за».

— А что печалишься? — продолжал болтать гость. — Эта леди огорчила? Вечно ты красотками окружена. Идут за жизненным советом? Не перенаправишь ее на мой адрес? В компьютере это элементарно, есть специальный значок… Я в гостинице Дома ученых, номер два-один…

— Да, да, — закивала Анна, — сейчас же побегу, верну… — Но сквозь шутку у нее уже прорывался гнев — нужно было готовить сына к школе, а Белендеев, кажется, с ночи еще не протрезвел и слишком заигрался.

— Ну честно, кто такая? — настаивал Белендеев. — Она талантлива?

— Очень. Галя Савраскина, была Штейн, теперь свободна… Но не трогай ее ради бога… Травмирована таким же плоским остряком, как ты… — Анна нарочно дерзила гостю, понимая, что сейчас Мишка-Солнце перестанет наконец валять дурака и скажет, что его, собственно, привело в нынешний Академгородок.

И он заговорил, правда, еще улыбаясь и кланяясь, как японец (это у него уже неискоренимая привычка):

— Я понимаю, что ты понимаешь, что я понимаю… Но если прямо, как милиционер, — я богат и хочу помочь, чтобы наша наука не вымерла… Вы же тут, как мамонты, блин. Найдут через сто лет в мерзлоте…

— Богатый — это хорошо… — задумчиво посмотрела на него Анна. — И что, ты прилетел деньги раздавать? Покраснел-то, покраснел!.. До четырехсот ангстрем. — Белендеев, конечно, помнил: это любимая шутка Бузукина. 400 ангстрем — длина волны света, соответствующего красному закату. — Если ты богат, как Гейтс, конечно… Но что-то я не слышала о втором мультимиллиардере…

Белендеев погасил улыбку и рассказал, что у него в Штатах есть лаборатория, фирма, он действительно не беден — что-то изобрел уже там.

«А может быть, и отсюда увез? — подумала Анна. — Всегда был талантлив, особенно в электронике…»

— Еще могу сказать, что некий могучий фонд обещал поддержать, если я создам новый Лос-Аламос или Кавендиш… В мирных целях, конечно… Ну я условно…

— Врешь ведь!

Белендеев, зажмурившись, покачал головой.

Кто знает, может, и не блефовал.

— Ну а ко мне-то зачем? — спокойно спросила Анна. — Ты же знаешь, я никуда не поеду… Ни за какие конфетки.

— И даже если конфетки сладкие? — зажурчал тихим смехом Белендеев. Ребенку твоему бы «пондравилось».

— Нет, Миша, правда, не по адресу. Иди к начальству. Хотя…

Нынче никто никого не спрашивает. Это было ясно обоим. Захочет поехать юноша — скатертью дорога. И ни директор Института физики Марьясов, ни директор Института биофизики Кунцев никого не удержат.

— КПСС нету, — еще ласковее журчал Миша. — КГБ нету. Ты здесь для всех нас, как мать-хранительница очага… Твоя рекомендация…

Ах, вот оно что! Лезет иголкой прямо в нерв. Имеет в виду, разумеется, что вдова гениального Григория Бузукина пользуется непререкаемым авторитетом среди ученых среднего поколения. Во-первых, сама не дура, во-вторых, в партии не состояла, упряма и самостоятельна во всем, что, несомненно, вызывает восхищение у желторотой молодежи.

Это ведь она еще во времена СССР, беременная, располневшая, просидела долгую ледяную осень в тонкой палатке на берегу таежного озера с карстовыми пещерами, ожидая появления оттуда «сибирской Несси», красноглазого ящера, предсказанного безумным старичком академиком Ивановым-Зайончковским. И это она спустила с лестницы очередного товарища из парткома, явившегося увещевать ее за аморальный образ жизни: взялась-де отнимать Газеева у его смуглой красавицы-жены. А тот прятался потом от них обеих в подвалах Института биофизики… Это счастье, что Анечку, брошенную, с ребенком, взял в жены Григорий Бузукин… Только жаль, недолог был счастливый союз — вечно хохочущий, белозубый Григорий умер от инфаркта… Прилег, улыбаясь, и ушел…

В тот год Мишка-Солнце уже работал в Канаде, но ему все подробно описали. Он послал телеграмму с соболезнованием, которая не дошла… Он звонил, а сибирская телефонистка сказала, что АТС Академгородка временно не работает… Но изменились, слава Богу, времена. Свобода. Так чего бы Анне Муравьевой не уехать в Штаты?

— Нет, милый мой. Я уже старуха и этим горжусь.

— В сорок лет?

— В Сибири год идет за полтора. Хочешь кофе?

— Я ничего не пью, — мгновенно ответил Мишка-Солнце и глянул на часы. — До… до половины восьмого… Вот, сейчас как раз половина восьмого. Можно.

— Ты все такой же, Миша.