Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Анна быстро намешала растворимого кофе в чашки, нарезала сыра и колбасы, открыла баночку маслин. И, вздохнув, сказала:

— Хорошо. Записывай. Вот кого надо спасать. Раз ты у нас такой богатый. — И начала перечислять фамилии молодых физиков и биофизиков, оказавшихся без работы…

А профессор Белендеев, достав блокнот, не чинясь, аккуратным почерком записывал…

Через час он поблагодарит Анну и протянет сотенную американскую бумажку. Анна усмехнется и вернет ее.

С улыбкой японца Мишка-Солнце протянет ей две бумажки по сто долларов. Муравьева вернет и их.

Хохоча, Мишка-Солнце протянет ей пачку банкнот. Анна скажет:

— Русские женщины не продаются.

И, так пошучивая, они расстанутся…

8

— Сынок, ты куда? — окликнула мать сына, механически прошагавшего мимо нужной двери на чужой этаж. — Мы пришли. — И постучала кулачком в дверь она не любила звонки.

И в эту минуту в кармане кожаной куртки у Алексея запиликал сотовый телефончик — единственная уступка от дирекции Института биофизики ему, доктору наук.

— Мам, извини. — Алексей отвернулся. — Внимательно слушаю.

— Алексей Александрович, — звонко произнесла Кира, секретарша директора Института физики академика Марьясова, — тут у нас гости… Про вас спрашивают.

— Кто?

— Профессор… Ой! — Ей не давали говорить. Слышался смех. — Он теперь… руководитель…

— Ну кто, кто?

В трубке зашуршало, и мягкий картавый голосок спел:

— Над Канадой небо синее… Только все же не Россия…

А, это Мишка-Солнце явился со своей новой родины, всегда что-то знающий, чего другие не знают.

— Когда появишься, родной? Уж и на работу пора.

Странно, Алексей никогда не был с этим господином на «ты». В знаменитые годы расцвета Академгородка Левушкин-Александров, в лучшем случае как один из перспективных молодых ученых сиживал у «стариков» на таинственных семинарах, слушая относительно безумные теории, так называемую мозговую атаку корифеев. Всё миновало. Что теперь-то понадобилось заграничному гостю?

— Посидим, погуторим, — ласковой скороговоркой продолжал Белендеев. Я в Доме очень ученых, в гостиничке. Могу и в ресторане внизу подождать. Это раньше у дворян называлось второй завтрак. Давай через полчаса?

Отказать бы совсем, но Левушкин-Александров, запинаясь, ответил:

— А если попозже? У меня всякие обстоятельства…

Черт его знает, может, на ловца и зверь бежит.

Ну где же сестра? Уже на работу убежала? Наконец, с той стороны двери защелкал, завозился ключ в разболтанном замке.

— Батюшки! Мамочка! Братик! — замурлыкала в дверях тоненьким голоском, как девочка, Светлана, остриженная и покрашенная нынче под Мерилин Монро. И указала за спину острым длинным малиновым ногтем. — А тут ваша Броня2 звонит. Что опять эта халда натворила?

— Да ничего, — мягко ответила мать, проходя в квартиру и крестясь. — У нас все хорошо.

— Кричит, чтобы не сердились… У нее изжога, вот и сорвалась… Ждет вас к семи — пельмени сварит.

Алексей Александрович ненавидел пельмени, особенно магазинные, с толстым слоем теста, но все эти годы ел их, чтобы не ссориться с женой.

— Нет, нет, ты сейчас не уйдешь! — Сестра перехватила тоскливый взгляд брата. — Светланка-дубль уже не болеет, вместе чаю попьем. Я торт медовый купила. А на работе подождут.

— Нет, побегу, — сказал Алексей Александрович. — Приехал профессор Белендеев из Америки.

— Дядя Миша, что ли? Первые сутки ему не до мужчин… Если только не поменял на Западе ориентацию… Ну, посиди же с нами, братец!

Алексей Александрович против воли кивнул, молча повесил куртку и прошел в большую комнату, где вся стена пестрела цветными и черно-белыми фотокарточками артистов и рок-певцов мира.

Сестра Светлана как была, так и осталась к своим пятидесяти годам восторженной дурочкой, хотя на работе — в бухгалтерии «Сибэнерго» — ее за аккуратность все хвалили. Лучше бы они свет у людей не выключали, бандиты Чубайса! Три дня назад снова учинили так называемое веерное отключение, и вся хлорелла под погасшим ртутным солнцем, один из компонентов питания предполагаемых космонавтов в дальнем (марсианском) плавании, увяла…

На полке мини-набор интеллигенции: Библия, Булгаков, Солженицын, Вознесенский. О, еще Конфуций! Когда-то читал, ничего не запомнил.

Алексей Александрович открыл наугад томик «Изречений»: «Учитель Цзэн сказал: „Если будут чтить умерших, помнить предков, то в народе вновь окрепнет добродетель“».

Ну и что тут особенно мудрого? Да, всё так, ну и что с того?

«Учитель говорил: „Кто постигает новое, лелея старое, тот может быть учителем“».

Свод банальностей. И сколько их тут, изречений? Боже мой, сотни!

— Я пойду. До вечера.

9

Что есть гений? Почему одного человека чтут веками, а другого — нет? Конфуций был великий знаток семейного и государственного порядка, кладезь всевозможных ритуалов. И что, этого достаточно, чтобы прославиться?

Как рождается великая сила авторитета, магия имени? Один сибирский писатель как-то по телевизору ляпнул: «Если бы нас столько печатали, как Астафьева, то и нас бы знал народ…»

Ой ли? Разве мало печатали еще недавно Маркова и Сартакова?