Полутени

Он говорил и о мече, и о себе. Я ненавидел зиму всё больше.

– Боги обратились в чудовищ, когда люди перестали в них верить, – сказал я.

– Интересно говоришь, мне нравится. В чудовищ поверить легче. А страх кормит лучше благоговения.

– Что такое благоговение?

– Его ты испытаешь, когда дойдём.

Гора напомнила мне кашу из детства. Мама наполняла глубокую тарелку, каша высилась могучей, непоколебимой твердыней. Я покорялся ей, она мне никогда.

– Слишком, – прошептал я.

У подножия лежало озеро, лёд затянул водяную гладь узорным панцирем, гора смотрела в сверкающий доспех и в отражении выглядела больше, страшнее.

– Снег прекратился.

Чёрный небосвод впитал весь снег, вьюга бушевала на нем мерцающим танцем звёзд.

– Ждём.

Он загасил трубку, завернул в тряпицу, спрятал у груди. Снял шляпу, завернул острую верхушку, оставил сиротливо лежать у кромки ледяного озера, перевязал седые волосы тесемкой.

Чудовище выпрыгнуло из под земли. Набросилось на него, подмяло, бросило на лёд, ринулось следом. Он встал, отряхнулся, вытянул руку. Я отчаянно вынимал меч из ножен, руки падали безвольными плетьми, колени подкашивались.

Чудовище это или бог – в тот момент смыслы испарились, слова разбились об ужас, сковавший меня. Оно походило на волка и медведя, сквозь мех поблескивала голубая чешуя, длинный хвост украшали шипы, голову ветвистые оленьи рога. Оно дышало холодом и совсем не пахло. Живое должно источать запахи, приятные или мерзкие, какие-нибудь. Чудовище пахло разве что тьмой, отчаянием.

Огромная пасть распахнулась, с клыков капала льдистая слюна, чудище упало сверху, лязгнули челюсти. Я повалился на снег, выпустив из рук бесполезный меч.

Чудовище урчало, медленно поворачиваясь ко мне. Звёзды погасли. Лёд переливался, всполохи поднимались из глубины, разливались по поверхности, гасли и вспыхивали. Чудище сделало шаг, завыло. Брюхо его надулось, затрещало, оглушительный вой обрушился на гору. Я приподнял голову, чтобы встретить смерть лицом к лицу. Чёрная кровь брызнула на меня, я попробовал чудовище на вкус. И осознал благоговение.

– Вместе с обликом они утратили и разум.

Он вновь отряхивался, тряс руками, брезгливо морщась.

– Отдохнул?

Я кивнул не в силах ответить.

– Обернись.

Второе чудовище кинулось на меня. В желтых глазах горел огонь. Оно выползло отомстить. Я нашёл меч.

– Годишься, – смеялся он.

Зубы его спорили белизной с зимой. Он набивал трубку, шляпа бодро топорщилась в небеса

– Вытри меч.

Я отбросил оружие далеко и не собирался к нему прикасаться. Кровь второго чудовища оказалась красной. Она впитывалась в красный плащ, и в голубом свечении льда казалась жидким пламенем. Кудри отрасли, губы алели не угасшей ещё страстью, крылья носа заострились, залегли в уголках глаз морщины тревог и забот, но это была Тьюи. Кто-то глухо плакал в ночной тишине, совсем рядом, словно щекой к щеке со мной, отчего и мои щеки странно намокли, замёрзли, отяжелели.

– Вытри меч. Богам не чуждо человеческое. Ты мне подходишь. Ты выжил, остальные увы… увы… Свиток где?

– Здесь, – я достал из-за пояса измятый свиток, – пора?

Он кивнул. Свиток раскрылся сам собой.

– Калеб. Кто это?

– Теперь это ты. Встань, Калеб.

Я встал, с удивлением глянул на девушку, лежащую у ног. Бледная красота её волновала сердце.

– Как она столько прожила?

– Сильный дух.

– А с ними что, Марций?

Из горы выбежали крохотные меховые комки. Они водили хвостами по снегу, к матери подойти боялись.

– Малы пока. Ни к чему грех брать.

– Ни к чему…

Я подобрал меч, тщательно оттер рукавом, вернул в нужны.

– Свиток? – спросил он, влезая мне на спину.

Свиток написал «юг».

– Юг, – повторил я.

– Значит, на юг идём.

– Там будет дом?

– Отныне да.

Малыши подкрадывались к озеру.

– Интересно, как её звали? – спросил я, когда вершина горы перестала звать меня обратно. Утро разрезало горизонт, – Она мне будто бы знакома.

– Первая удача. Тебе встретится много богов. Я тебя научу всему, сынок, ведь для меня эта удача была последней.

Сказка

– Разве же это горе, – сказала лягушка нежно.

Коснулся её Иван – кожа влажная, прохладная, гладкая, не убрал руки. В глаза заглянул – утонул, взгляда не смог отвести от темных омутов: горели в них звезды, со звездами небесными сиянием споря.

Всё знала лягушка. Почему Иван-царевич стрелу золотую в небо пустил, для чего стрела прямо в лапы ей упала. Обещалась теперь тоске Царевича помочь:

– Всем нужна добрая жена, она любое желание исполнить может.

– Будь моя воля, – махнул рукой царевич и понял, что махнул рукой и на желание, и на волю, и на выбор стрелы, – да что тут… младшему сыну один путь.

– Возьми меня, царевич, в жены, – взмолилась тогда лягушка, – не пожалеешь.

Делать нечего, согласился Царевич, завернул находку в белый шелковый платок. Лягушка сидела в платке молча, держала золотую стрелу в лапках всю дорогу. Иван на суженую не смотрел, гнал коня и горестные мысли. Ждали его холодные объятия ночей.