Полвека без Ивлина Во

Привет. Ивлин.

* * *

Нэнси Митфорд

8 июня 1946 Пирс-Корт

Дорогая Нэнси,

на следующей неделе отправляюсь в Испанию, поэтому попросите Пикассо и Хаксли, а также всех прочих Ваших bolshikh дружков повременить с вторжением до середины июля, когда все прояснится.

Думаю, что назад в эту страну Вы уже не вернетесь[133]. И поступите мудро. Еда с каждым днем становится все более отвратной. Сегодня правительство устраивает абсолютно непотребный маскарад[134]. Мистер Эттли и мистер Чутер-Ид[135](из членов кабинета только они одни) разъезжают по Лондону в карете, позаимствованной у короля, и выдают себя перед низшими классами за победителей в войне. Подобный выбор представляется мне довольно странным даже для мистера Эттли, ведь ему ничего не стоило найти двух-трех коллег, которые во время войны хоть что-то делали, пусть и во вред стране. В отличие от Эттли и Ида. За каретой следовало христово воинство, состоящее из бразильцев, мексиканцев, египтян (египтян!), официанток из «Наафи» и т. д. По всему городу возводятся трибуны и триумфальные арки для сей публичной демонстрации человеческого тщеславия.

Приходской совет Стинчкома под моим председательством проголосовал за то, чтобы у нас здесь никаких юбилейных торжеств не было. <…>

* * *

Нэнси Митфорд

16 октября 1946 Пирс-Корт

Дорогая Нэнси,

мы оба ужасно огорчились, узнав, что Вас не увидим. Утешаю себя лишь тем, что вчера вечером у нас возникли проблемы с водоснабжением, и Ваш визит был бы испорчен.

Могу просить Вас об одолжении? Если мы с Вами хотим оставаться друзьями и впредь, пожалуйста, никогда больше не употребляйте слово «прогрессивный». Оно выводит меня из себя еще больше, чем словосочетание «писчая бумага» Вашего привередливого отца. Всякий раз, встречая в Ваших письмах это слово, я потом долгое время не могу прийти в себя. Пожалуйста, пожалуйста! <…>

Мне хочется уехать из страны, Лора же предпочитает остаться и встретить неумолимо приближающийся век Простого человека. Она моложе, смелее меня и не столь впечатлительна. Хоть бы уж они поскорей сбросили на нас свою атомную бомбу!

Моя лекция в Бристоле о домашних библиотеках, которую я прочел выпускникам университета, была сущим адом. Собрались в основном католики, и я счел, что дело богоугодное и отказываться негоже. Секретарь сказал, что заедет за мной в 6.45 и отвезет на машине. Могло бы Вам прийти в голову, что подобное приглашение не предполагает ужина? Я встретился с секретарем после того, как целый день копался в саду, и щелкал зубами от голода. «В котором часу начинается лекция?» — «В 7.30. У нас полно времени». Прекрасно. Прочел лекцию, ко мне стали подходить набожные дамы и пожимать руку, дрожавшую от голода. После чего секретарь отвез меня обратно, мы приехали в 10.30, и за весь день у меня во рту не было ничего, кроме булочки и чашки кофе. Секретарь — очень вежливый, культурный молодой человек. В чем же дело? А в том, что родившиеся после 1939 года не подозревают, что такое гостеприимство. <…>

У меня большое искушение после Рождества приехать в Париж. Это не сложно? Неужели можно просто доехать до Виктории и сесть в поезд? В феврале думаю отправиться в Калифорнию. Здесь мне не хватает общения. Вот бы здешние соседи сплетничали и рассуждали о своих привычках, как герои Джейн Остин! Вместо этого только и разговоров что о Молотове и Де Голле.

Обещайте, что напишете мне длинное, обстоятельное письмо. Я знаю, в Лондоне у Вас на это не было времени. А в Париже?

С любовью, Ивлин.

* * *

Нэнси Митфорд

24 октября 1946 Пирс-Корт

<…> Ваше литературное будущее рисуется мне туманным. Ведь даже такие многоумные интеллектуалы, как Олдос Хаксли, гниют в изгнании. После «Шутовского хоровода» он не написал ничего стоящего. Ваша проза так остра, своевременна, она настолько английская, что Вы должны сесть на здоровую английскую диету. Как английский наблюдатель, считающий всех иностранцев глупцами, Вы могли бы о них писать. Но в роли космополита у Вас нет шансов. Рад был узнать, что Вы способны еще два года прокормить себя и Фабриция[136]. А я-то думал, что он давно уже вытряс все, что имелось в банке. Вы правы, за два года случиться может всякое. Очень может быть, Вы, подобно Болтеру[137], вернетесь к нам и будете лепетать любимые словечки тридцатых: «прогрессивный», «антисоциальный», «фашистский», «рабочий класс», «дорогой мистер Голланц», «Мюнхен», «Пикассо». Можете не сомневаться, прием Вам будет оказан самый радушный. Если Вы решили написать книгу о французах, непреодолимым препятствием станет разговорный язык. Если Вы пишете на идиоматическом английском, Ваши герои в любом случае будут англичанами, а не французами. Если же станете буквально переводить галлицизмы, придется пользоваться курсивом, как это делал Генри Джеймс. А также — автор парижских дневников в «Байстендере» в двадцатые годы. По-моему, это невозможно.