Полвека – как мгновение, или Ещё 50, пожалуйста!

Вот в таком классе с полным отсутствием мух и преподавала русский язык учительница по прозвищу Григораша. Это в связи с ее отчеством Григорьевна. Потом я понял, что всю жизнь, уже не помня правил, пишу в основном без ошибок только благодаря ей, а в то время ее опасался не только я, но и самые конченые хулиганы в школе. И вот сижу я на уроке у этой самой Григораши, а она в свойственной ей манере лютует у доски. И у большинства населения класса только одно желание – сделаться невидимым или исчезнуть вовсе, во как страшно! На этой почве у меня разыгрывается медвежья болезнь.

Я терплю, но понимаю, что до конца урока не протяну, и робко начинаю тянуть руку. Но учительница уже вошла в раж и что-то диктует, громко так, как гвозди вбивает. А мне и так плохо, и писать еще под диктовку надо, и руку тянуть, чтобы выпустили.

Она диктует, меня не замечает, а я уже на грани взрыва. Минуты через три понимаю, что держаться нет больше сил, делаю еще одну отчаянную попытку обратить на себя внимание голосом, но тоже безрезультатно. Счет идет на секунды, а в голову лезет рассказ папы про мальчика-спартанца, которому лисенок прогрыз бок, но мальчик не прервал речь любимого учителя, и понимаю, что отсюда до Спарты так же далеко, как от подвига того мальчика до неприличного положения в котором я вот-вот окажусь. И с криком: «Можно выйти?» – выбегаю из класса.

Насколько возможно быстро бегу к туалету. Врываюсь туда на последнем издыхании, добегаю до унитаза – и тут новое, неожиданное испытание. Дело в том, что в то время, когда я учился в школе, родители часто покупали мальчикам форму на вырост: не на один год, а на два. Куртки шили бесформенные, и в первый год рукава можно было подвернуть, брюки подшивали, а чтобы они не сваливались, затягивали ремень потуже.

У меня форме как раз был первый год, то есть на вырост, но с ремнем с утра не заладилось, и отец торжественно надел на меня свои новые подтяжки. Кто был мальчишкой в то время, поймет меня: мы трепетно относились к отцовским вещам, которые нам, как взрослым, доверили поносить. Ну это примерно как знамя полка тебе доверили или даже круче. К чему это я? А к тому: чтобы снять подтяжки, надо снять школьную куртку – а на ней пять пуговиц, – куда-то ее деть, потому что о крючках в туалете не могло быть и речи. Мой же организм, увидев спасительный фаянс, отказывался терпеть дольше.

В общем, всё, приехали. Уже плохо соображая, быстро отщелкиваю спереди крокодилы подтяжек, не расстёгивая штаны – ведь на размер больше, – сдергиваю их и – свобода, чувство невесомости и счастья, которому не мешает даже крепкий запах хлорки и не отвлекают похабные надписи на стенах. Кстати, один раз довелось побывать мне в учительском туалете, там тоже все было расписано, и куда более затейливыми надписями, чем у нас. Кто бы это мог сделать? Наверное, географ, про него уже тогда говорили, что он жуткий похабник.

Да, так вот, как я и говорил, наступило чувство облегчения, невесомости, счастья и все такое, но моя попытка встать оказалась безуспешной. Что-то удерживало меня сзади. Отстегнутые подтяжки – это знамя полка, доверенное отцом, – лежали на тарелке унитаза, а сверху лежал балласт, избавившись от которого я почувствовал ту самую невесомость, причем балласта было много.

Я и так был крупным ребенком, но на нервной почве организм выдал запас на пару дней вперед.

Ситуация кардинально меняется – рай опять превращается в ад. Я в позе орла прикреплен одним концом подтяжек к брюкам, а другой конец безнадежно завален в унитазе. Любое неудачное движение – и не только «знамя», с которым и так всё уже не очень, но и брюки могут пострадать.

Как-то извернувшись на 180 градусов, я отстегнул крокодилы сзади и освободился от подтяжек. Что было дальше, помню, но рассказывать не буду: рассказ получится явно не застольный. Скажу только одно: знамя бросать нельзя, что бы с ним ни случилось и как бы тяжело и неприятно тебе ни было. Вот я и не бросил. Зря, что ли, мы в детстве столько книг про разные подвиги и героев читали. И вправду, безвыходных ситуаций не бывает, весь вопрос, что ты сочтешь выходом, достойным тебя, но сейчас не об этом.

Подтяжки я всё-таки спас, бабушка их отстирала, а папа так до сих пор ничего не знает. Вывод, сделанный мной уже много позже происшествия: если тебе кажется, что все плохо и выхода нет, – не отчаивайся. Относись философски, подумай: может, спустя какое-то время ты будешь с юмором вспоминать об этом, а то, что воспринималось как неразрешимо ужасный факт биографии, покажется забавным приключением и, может, ты даже напишешь об этом рассказ, как это сделал я.

Страх

В детстве я очень боялся собак.

Я любил всех животных, мечтал иметь свою собаку, а рассказ про пограничного пса Алого настраивал на мысли, что все собаки – настоящие и преданные друзья человека. Наверное, я бы и жил с этими мыслями, если бы у моего двоюродного дядьки не было фокстерьера.