Полвека с небом

Сталинград, когда он оказывался под крылом, всякий раз производил на меня тяжелое впечатление, от которого так и не удалось до конца избавиться. От города, хорошо знакомого мне по тем временам, когда я учился, а затем работал инструктором в летной школе, ничего не осталось. Если, конечно, не считать развалины. Казалось, что пролетаешь над огромной черной дырой, контрастно выделявшейся на фоне ослепительно белых, занесенных глубоким снегом полей, вплотную подступавших к гигантскому пепелищу. Там, где когда-то люди трудились, растили детей, ходили в кино и друг к другу в гости, где, одним словом, текла обычная жизнь большого приволжского города, теперь раскинулась выжженная пустыня, безликое ничто из обгорелой земли, камней и обломков. Ни я, ни другие летчики не могли смотреть на все это без опалявшего душу гнева, без ненависти к тем, кто стер с лица земли целый город вместе с жизнью населявших его людей, кого жажда власти и алчность на чужое добро превратила в тупых, бездушных варваров, не сохранивших в себе ничего, кроме низменных инстинктов и разнузданной, ничем не сдерживаемой агрессивности. И мы стремились бить врага без устали и беспощадно. Причем это была не только фраза. Война, мол, эмоциональных подстегиваний не требует — с гневом там или без гнева, а все равно воюешь. Но так только кажется. Ненависть к врагу делала нас сильнее и зорче, добавляла в бою если не умения и мастерства, то упорства и воли к победе…

Однажды во время барражирования над одним из участков территории противника я уже собирался вести шестерку «яков» назад, на аэродром, так как горючего в баках оставалось совсем немного. И вдруг с запада, со стороны солнца, показалась большая группа «юнкерсов», идущих под прикрытием Ме-109. Вступать в бой было рискованно: немцев много, схватка могла затянуться, а горючего, как уже сказано, кот наплакал. Но дать врагу уйти безнаказанно мы просто не могли. Одна только мысль об этом вызывала чуть ли не физическое отвращение: черное пепелище Сталинграда должно было стать могилой и для тех, кто в этом повинен, — котел, в который попали дивизии Паулюса, надлежало держать надежно закрытым и сверху.

Набрав для атаки высоту, выбираю мишенью головной «юнкерс». Ведомым моей пары был в тот раз старший лейтенант Никитин — он тут же повторил вслед за мной маневр. Стремительно сближаюсь с Ю-52, но огня не открываю — для повторной атаки может не хватить горючего. Его и так в обрез. Только-только, чтоб дотянуть после короткого боя до аэродрома. Поэтому бить надо наверняка, с близкой дистанции.

Теперь пора… Жму на гашетку — короткая, куцая очередь, и все! Оружие отказало. Но к транспортнику уже потянулись новые трассы — открыл огонь мой ведомый. К тому, что немец получил от меня, Никитин добавляет свою порцию. «Юнкерс» задымил и тут же взорвался в воздухе.

Остальные две пары «яков» — и тоже с первого же захода — зажгли каждая по Ю-52.

Все произошло внезапно, настолько быстро и четко, что «мессеры» даже не успели вмешаться. А может, не захотели. Во всяком случае, преследовать, нас, когда после успешной атаки мы взяли курс к себе на аэродром, они не стали.

А горючего у одного из «яков» все же не хватило, пришлось идти на вынужденную. У меня, когда приземлялся на аэродроме, тоже не оказалось ни капли.

Зато «юнкерсы» рухнули на землю с полными баками.

В ходе воздушной блокады все яснее и яснее проглядывался наступательный характер действий нашей истребительной авиации, к которому она теперь переходила от свойственной первым полутора годам войны оборонительной тактики. Опережать противника в обнаружении, чтобы перехватить инициативу в бою; обеспечивать запас скорости, позволявшей наносить стремительный, внезапный удар и маневрировать с большими перегрузками; выходить из атаки в заднюю полусферу на большой скорости, избегая при этом проскакивания, чтобы не подставить себя под пушки противника, за счет гасящего избыток скорости набора высоты; прекращать бой неожиданным для противника маневром, обеспечивающим быстрый уход из пределов зрительной с ним связи… Все эти, а также другие элементы, присущие тактике наступательного боя уверенно входили в арсенал боевых действий наших летчиков-истребителей. Безвозвратно уходили в прошлое времена, когда фашисты чувствовали себя хозяевами в воздухе…

За период с 19 ноября 1942 года по 2 февраля 1943 года наша авиация уничтожила под Сталинградом до 3000 вражеских самолетов[3].

В конце декабря сорок второго я получил распоряжение оставить Юго-Западный фронт и срочно прибыть в Москву, в штаб Военно-воздушных сил.

Приказ для военного человека дело привычное. Но как его выполнить, если транспортные самолеты из-за метелей и снежных зарядов не летали, а про железную дорогу и думать не хотелось — пешком быстрей доберешься! А в Москву прибыть ведено срочно… Словом, пешком не пешком, а выход из положения искать надо.