Полвека в мире экслибриса

Между тем как Николай Алексеевич, владея значительной частью тиража этого, многострадального, экслибриса, очень ценил его, и, давая оттиск, говорил, что художник, узнав об освобождении от обязанностей 1- го секретаря ЦК КПСС Хрущёва, в один вечер срезал изображение с этой доски. Вполне допускаю, что так могло быть. Но во время отставки Хрущёва Никифоров не говорил этого, а разговор этот пошёл спустя некоторое время, когда это уже не отпугивало коллекционеров, ушла политическая острота, а слова эти лишь значительно увеличивали ценность редких оттисков.

Хотя Калашников настолько филигранный виртуоз графики, что, при желании, вполне мог потом по оттиску восстановить гравюру, да так, что и не отличишь. Он, например, гравируя марку к конкурсу Чайковского, в которой создал прекрасный образ композитора, ошибся и сделал одну из малюсеньких букв не зеркального начертания, а прямого. Получилось, что на доске у буквы «и» перекладина шла снизу вверх, как читается на оттиске, а надо наоборот. Тогда Анатолий Иванович срезал ту буковку, тончайшим сверлом сделал отверстие, вогнал в него деревянную пробку и на её торце вырезал правильную букву. А ведь буква та была, заметьте, меньше миллиметра.

Первую персональную выставку вот такого мастера графики организовал Никифоров. Тамбов вправе гордиться этим, ведь в дальнейшем Калашников стал весьма титулованным художником, действительным членом Международной академии книги и книжного искусства и Почётным членом Королевского общества художников-графиков Великобритании.

Николай Алексеевич был причастен к организации многих выставок экслибриса, причём, в разных городах, а не только в Тамбове. Много разъезжая по Союзу, легко заводя знакомства и обладая огромным обменным фондом экслибрисов, равного которому тогда никто не имел, он щедро давал начинающим коллекционерам в разных городах экслибрисы, зачастую, большими пачками. Порою, человек и не знал об экслибрисе до встречи с Николаем Алексеевичем, даже не помышлял об их коллекционировании, и вдруг сразу становился владельцем сотни книжных знаков. Многие пришли к этому увлечению именно благодаря Никифорову.

Например, одним из таких экслибрисистов был Борис Владимирович Самусь, врач в крымском курортном городе Евпатории. Отдыхая в санатории, подарил Николай Алексеевич экслибрисы этому случайному знакомому. Узнал тот о существовании книжного знака, захотел иметь экслибрис своей библиотеки. Никифоров, получив такую просьбу, в 1962 году нарисовал незамысловатую композицию экслибриса, сделал тираж и послал приятелю в Крым. А когда я начал делать книжные знаки, дал тому мой адрес, и я тоже стал посылать свои новинки. Так в Евпатории появилась коллекция экслибрисов, основу которой составляли мои и Николая Алексеевича работы, а также сделанные для него.

В 1967 году решил Самусь по примеру Никифорова провести в своём городе выставку экслибриса, но дело это оказалось очень сложным, даже, несмотря на то, что он договорился с местным музеем. Не мог он отпечатать в Крыму не то что каталог, но даже и приглашение на выставку. Зная, что я работаю в типографии, попросил помочь. Я же объяснил, что не принимаю заказы, но зато это для Никифорова не проблема. Вскоре Никифоров приносит текст, чтобы я разметил и подготовил к печати буклет выставки коллекции Самуся. Нашли мы нестандартные обрезки бумаги, подготовил макет, разметил я шрифты, поместили в иллюстрации по одному нашему экслибрису. Буклет был очень быстро отпечатан, разумеется, по заказу, литературного музея Никифорова.

А вскоре Николай Алексеевич заводит разговор о том, что заказ получился значительно дешевле, что не все деньги, присланные Самусём, израсходованы (себе за работу я не брал). Мол, как я смотрю, чтобы сделать тому ещё и афишу. С удовольствием соглашаюсь разметить афишу, тем более, что для меня это дело каких-то минут. А он с хитрой улыбкой предлагает, чтобы весь текст был мелкий, лишь фамилии четырёх художников составляли основу афиши. Мол, Рокуэлл Кент, Александр Чернов, Пабло Пикассо, Николай Никифоров – крупно, а дальше мелко, что представлены на выставке такого то коллекционера, там то, тогда то. Я, смущённо, возражаю, что мою фамилию тут не надо. На что Николай Алексеевич мне отвечает, что его одного с такими мастерами упоминать нескромно, а обычную стандартную афишу делать неинтересно.

Отказавшись от этой затеи, Николай Алексеевич, посетовал, что у меня не хватило духу, заметив, что такую афишу никто в стране не смог бы сделать, а вот мы могли бы. Представь, говорил, что бы записывали в свои блокноты шустрые журналисты, командированные редакциями на открытие выставки, что бы писали в письмах домой курортники, побывавшие на выставке, и что бы торжественно, в полголоса, говорили учителя своим школьникам, приведённым для встречи с прекрасным. Честно говоря, я, хоть и поступил правильно, но чувствовал себя виноватым, что не дал осуществить Николаю Алексеевичу столь яркую мистификацию.