Полвека в Туркестане. В.П. Наливкин: биография, документы, труды

Он знает, что с 10-12-летнего возраста он должен наравне со взрослыми ежедневно совершать пятикратные моления, не есть и не пить с утра до вечера во время поста, иметь намерение когда-либо отправиться на поклонение в Мекку; он знает, что есть мусульмане и кяфиры, неверные; что есть действия богоугодные и запрещаемые религией. В его голове роится уже большое число таких отрывочных, ничем еще не объединенных понятий; но все они мало интересуют его, скользят по эластичной, упругой поверхности его ума и души.

В значительно большей мере он оказывается подготовленным в этом юном возрасте по части правил уставной мусульманской вежливости, что представляется более важным и полезным и в житейском отношении, и в качестве подготовительной ступени для поступления в мадраса, где почтительное складывания рук на животе, напускание на себя смиренного вида, опускание глаз долу и деланая мягкость речи зачастуо доводятся до степени значительной приторности.

Таким образом, большинство юношей, поступающих в мадраса, приходят сюда лишь с очень слабыми следами воздействия на них мусульманского книжничества; они приходят сюда, будучи еще в значительной мере цельными, непосредственными натурами, отзывчивыми, наблюдательными, далеко не лишенными природного веселого юмора, всегда готовыми посмеяться и пошутить, когда весело, пожалеть тех, кого жалко.

Поступая же в мадраса, туземный юноша попадал (и попадает) в среду людей, которые стараются, по крайней мере по наружности, думать, говорить и действовать по уставу, заключающемуся в шариате и в дополняющей его духовно-нравственной литературе, силящихся установить точные правила, согласно коим человек должен мыслить и действовать во всех, даже мельчайших случаях его повседневной жизни.

В этом храме мусульманской учености туземный юноша, воспринимая основы мусульманских веро– и законоучения, воспринимая представление о правоверии и неверии, о разрешенном и запрещенном, усваивает также не только уменье, но и привычку к напускной вежливости, к искусственно плавной походке, к речи цветистой, вкрадчивой и льстивой. Вместе с тем, готовясь к роли книжника, он, часто незаметно для самого себя, превращается также и в фарисея, чему в значительной мере способствует изучение шариата, тщательно разбирающего, между прочим, вопросы о том, каким образом, не делая прямого нарушения закона, можно обойти ту или другую его статью (что в шариатной терминологии именуется словом «хиля»).

Такова, конечно в самых общих чертах, та обстановка, среди которой туземный юноша постепенно превращался (и превращается) в лицемерного фанатика, в последователя тех представителей ветхозаветного уклада, о которых либеральнейший и гуманнейший из древних евреев сказал: «Горе вам, книжницы и фарисеи, лицемери, яко затворяете царствие небесное пред человеки: вы бо не входите ни входящих оставляете внити»[519].

Сделавшись таковым, книжник обыкновенно на всю жизнь оставался верным принципам, воспринятым им в стенах его alma mater[520], а выходя на арену общественной и государственной жизни, он выступал во всеоружии насадителя в окружающем его обществе доктрин и принципов ислама, во всеоружии яростного гонителя всего того, на чем не лежит печать все регламентирующего шариата, силящегося накрепко заковать в свои цепи ум, душу и совесть правоверного.

Несколько лет тому назад в Бухаре, по постановлению казиев, был казнен через побиение камнями туземец, уличенный в оскорблении словом мусульманской религии. В самом же начале этой ужасной, возмутительной казни большинство присутствовавших в ужасе бежали в разные стороны; в роли же самых лютых палачей оказались мударрисы (преподаватели) и муллы (учащиеся) местных Мадраса.

Однако же справедливость требует сказать, что как ни велики были отрицательные стороны деятельности книжников, за ними были все-таки и большие общественные заслуги: они воспитывали туземную толпу в сознательном представлении о совершенной необходимости общественного порядка, законности и сознательной общественной дисциплины. Благодаря им взаимные отношения людей отличались сдержанностью и вежливостью, а многотысячная народная толпа, собиравшаяся в городах во время праздников, не оставляла желать ничего лучшего в отношении благочиния и благопристойности.

Вместе с тем общественное мнение по необходимости, дабы быть мнением исто мусульманского общества, должно было держать сторону книжников, беспомощно мечась между суровостью принципов, насаждавшихся и поддерживавшихся представителями ортодоксального направления, и небольшой долей либерализма, проводившегося в жизнь некоторыми из ишанов-суфистов, нередко проявлявшими большую склонность критически относиться к букве закона, что в немалой мере, и невзирая на старания ортодоксов, усугублялось широким знакомством значительной части общества с той частью персидской литературы, которая проникнута идеями свободомыслия и даже атеизма.