Полвека в Туркестане. В.П. Наливкин: биография, документы, труды

За этими «нужными» и для нас, и для туземцев людьми вскоре установилась столь некрасивая репутация, что звание переводчика, совмещавшее в себе представления о невежестве, пролазничестве и продажности, сделалось почти позорным, и потом, много времени спустя, сколько-нибудь приличные люди старательно уклонялись не только от занятия этих должностей, сопряженного с необходимостью именоваться переводчиком, но даже и от временного, случайного исполнения переводческих обязанностей.

Удовлетворяясь услугами безусловно негодных переводчиков и долгое время не признавая полезности и желательности нашего личного ознакомления с туземным языком, мы столь же индифферентно относились и к изучению окружавшей нас туземной жизни, где все почти было нам и неизвестно и непонятно. Поэтому мы очень охотно удовлетворялись готовыми формулами, услужливо преподносившимися самозваными знатоками туземного мира, не знавшими ни языка, ни религии, ни быта, ни истории туземца и видавшими последнего лишь из окон своих квартир или канцелярий.

Если у туземца все сведения о нас долгое время не шли дальше уверенности в том, что от всех русских пахнет рыбой, то и мы в свою очередь тоже долгое время не шли далее воспринимавшихся от самозваных знатоков нелепых и зачастую противоречивых восклицаний, вроде того, что «Все сарты фанатики!», «Сарты весьма добродушны и гостеприимны!», «Сарты невероятно скупы и алчны!» «Сарты прекрасные садовники и конюхи!», «Сарты не имеют никакого понятия об агрономии и животноводстве!», «Сарты чрезвычайно развращенный народ!», «До нашего прихода сюда сарты не знали ни пьянства, ни проституции!»

Изо дня в день повторяя этот и подобный ему вздор, мы постепенно привыкали к нему, привыкали думать, что все-таки кое-что знаем и смыслим, привыкали гнать от себя мысль о необходимости более солидных отношений к делу, и чем дальше, тем все больше и больше запутывались в хаосе, возникшем на почве наших собственных невежества, малой культурности и самомнения.

Таковы были, в общих чертах, наши отношения к туземному миру.

Почти такими же были и те отношения, которые на первое время установились у туземцев к нам.

С нами соприкасались, нас изучали (и, конечно, с одними лишь чисто практическими целями) чины туземной администрации, никогда не являвшие собой сливок туземного общества, относительно мелкие торговцы, торгаши, гнавшиеся за скорой и легкой наживой около русских, у которых, как это казалось туземцам на первое время, денег куры не клюют, мастеровые и чернорабочие, бывшие на первых порах такого же мнения о нашем, чуть не поголовном, якобы, богатстве. Очень экономные и даже прижимистые в своей частной жизни, привыкшие считать свои личные расходы на чеки (гроши), туземцы не могли, конечно, на первое время, пока не присмотрелись поближе, не удивляться тому, что, например, русский офицер, даже в маленьких чинах, охотно платил 20 к. уличному мальчишке, сартенку, за то, что тот держал или водил его верховую лошадь у крыльца дома или на базаре в течение каких-нибудь 15–20 минут.

Впоследствии, когда мнимые богачи начали усиленно делать займы у тех же туземцев, причем не всегда аккуратно уплачивали эти долги, мнение о нашем богатстве, как и вообще мнение о нас, значительно изменилось; но на первое время каждый русский представлялся туземцу с двумя большими карманами: один всегда туго набит деньгами, а в другом – всегда заряженный револьвер.

Итак, вокруг нас группировались, нас окружали, изучали нас и интересовались нами главным образом лишь туземная администрация и торгаши, сомнительные элементы туземного общества, которые жадно и настойчиво тянули руки к власти и к деньгам, к тому, перед чем туземец средней руки, не поднявшийся выше уровня толпы, привык преклоняться в течение длинного ряда предшествовавших веков, когда властная рука ежечасно попирала и божеские и человеческие законы, а деньги, отворяя любую дверь, успешно конкурировали с властью, зачастую сводя ее на нет.

Все остальные – туземная интеллигенция, которую выше мы позволяли себе назвать «книжниками», наиболее солидная часть торгового класса и наибольшая часть земледельческого, льстя себя надеждой, что мы скоро уйдем отсюда восвояси, отнюдь не интересовались нами и не только не думали о сближении с завоевателями, но, наоборот, упорно сторонилась нас, причем многие представители этого большинства, с нескрываемым презрением относясь к меньшинству, юлившему около русских, гордились тем, что их ноги не ступали на территорию русских городов, а языки не осквернялись произнесением слов языка неверных.

Таким образом, вслед за нашим приходом в край между нами, или, вернее, между нашим местным правящим классом, и народом образовалась тесно сомкнувшаяся вокруг нас и разобщившая нас от народа и народной жизни стена, составившаяся из туземной администрации, торгашей и переводчиков. Народ сносился с нами через эту непроницаемую для него стену, а мы видели глазами, слушали ушами и, к стыду нашему, думали лукавым и хищным умом этой живой стены, постепенно утолщая ее разными способами.