Полый человек

Внезапно щеки Бремена стали мокрыми, и он смахнул тыльной стороной ладони слезы, мешавшие ему видеть. Прямые черные волосы Робби нелепыми пучками торчали у него между пальцев. Мужчина посмотрел на сбившуюся набок подушку. Он мог бы все закончить прямо здесь, сейчас, чтобы два человека, которых он любил, больше не томились в умирающей пустыне. Волновые фронты рушатся, когда исчезают вероятности. Смерть синусоидальных волн и их грациозного танца. Можно подойти к окну и через секунду присоединиться к ним.

В памяти Бремена вдруг всплыли строки стихотворения, которое Гейл прочла ему много лет назад, еще до того, как они поженились. Он не мог вспомнить имени поэта… Может, Йейтс. Память сохранила только отрывок:

Здесь нет глаз
Глаз нет здесь.
В долине меркнущих звезд
В полой долине
В черепе наших утраченных царств
К месту последней встречи
Влачимся вместе
Страшимся речи
На берегу полноводной реки
Незрячи, пока
Не вспыхнут глаза,
Как немеркнущая звезда,
Как тысячелепестковая,
Роза сумрака царства смерти
Надежда лишь
Для пустых людей[17].

Бремен последний раз коснулся щеки Робби, что-то прошептал, обращаясь к ним обоим, и вышел из палаты.

Вот как кончится мир

Дорога из Сент-Луиса до Восточного побережья на позаимствованном у интерна «Вольво» заняла три дня и три ночи. Бремен часто останавливался в местах для отдыха вдоль автострады, слишком уставший, чтобы продолжать путь, и слишком взбудораженный, чтобы заснуть. В кошельке Брэдли, шкафчик которого он открыл, оказалось всего триста долларов, но этого с лихвой хватило на бензин. Еду Джереми в пути не покупал.

В этот предрассветный час мост Бенджамина Франклина на выезде из Филадельфии был почти пуст, как и двухполосное шоссе, пересекавшее Нью-Джерси. Время от времени Бремен немного опускал ментальный щит, но каждый раз морщился и снова поднимал его, защищаясь от рева нейрошума, который обрушивался на него.

Еще рано.

Стараясь не обращать внимания на головную боль, он сосредоточился на дороге, изредка поглядывая на бардачок, где лежал замотанный тряпкой сверток. Это произошло на стоянке где-то в Индиане… или в Огайо… когда рядом с ним остановился пикап, из которого вышел и направился к туалетам маленький человечек с землистым лицом. Джереми поморщился, почувствовав волну злобы и подозрительности, исходившую от него, но улыбнулся, когда тот скрылся из виду.

Револьвер калибра .38 был спрятан под водительским сиденьем пикапа. И выглядел он почти так же, как револьвер, который Бремен выбросил в болото во Флориде. Под сиденьем нашлась и коробка с патронами, но Джереми не взял их. Достаточно одного, в барабане.

Когда он въехал на остров Лонг-Бич и свернул на север, к Барнегат-Лайт, солнце еще не взошло, но небо над крышами домов уже начало светлеть. Остановив машину у маяка, Бремен положил револьвер в коричневую сумку и тщательно запер машину, после чего сунул под стеклоочиститель на ветровом стекле листок бумаги с фамилией и адресом Брэдли.

Он шел к морю, и ему в кроссовки сыпался еще холодный песок. Пляж был пуст. Джереми сел в тени дюны, лицом к воде.

Он снял рубашку, аккуратно сложил ее на песок позади себя и достал из сумки револьвер, который оказался легче, чем он помнил. Оружие пахло смазкой.

Волшебной палочки не существует. И волшебника тоже. Только полное исчезновение этого математически совершенного танца внутри. Если есть что-то еще, Гейл, милая, ты должна помочь мне это найти.

Бремен опустил ментальный щит.

Боль миллионов бессвязных мыслей острием ледяной иглы пронзила его мозг. Щит автоматически вернулся на место, чтобы заглушить шум и ослабить боль, – как всегда с тех пор, как Джереми осознал свои телепатические способности.

Он усилием воли снова опустил барьер, больше не позволяя ему подняться и защитить его. Впервые в жизни Джереми Бремен открылся для боли – для мира, который был ее источником, для бесчисленных голосов, взывавших к нему из своего одиночества.

Гейл! Он звал ее и мальчика, но не чувствовал их, не слышал их голосов, оглушенный гигантским хором, который обрушился на него, словно ураган. Чтобы принять их, он должен принять всех.

Бремен поднял револьвер, вдавил дуло в висок и взвел курок, почти не ощутив сопротивления. Палец лег на спусковой крючок.

Он познал все круги ада и одиночества.