Полый человек

Все это открылось мне одновременно. Математика обрушилась на меня ударом грома, как Глас Божий в библейской истории о Савле из Тарса, сброшенном с лошади. Но, наверное, еще важнее тот факт, что я могу использовать знания Джереми, чтобы научиться вещам, которые сам он не осознает. Таким образом, базовые знания Бремена о логических вычислениях нейронных сетей, слишком простые для него, чтобы он их помнил, позволяют мне понять, как «обучаются» нейроны:

Возможно, речь не о моих нейронах, если учесть довольно пугающую теорию Джереми о голографических функциях обучения в человеческом сознании, а о нейронах… скажем… лабораторной крысы: некой простой формы жизни, которая реагирует почти исключительно на удовольствие и боль, вознаграждение и наказание.

То есть меня. По крайней мере, того меня, кем я был до Бремена.

Гейл безразлична математика. Нет, это не совсем точно, понимаю я теперь, потому что Гейл совсем не безразличен Джереми, а основная часть жизни и личности Джереми и самые глубокие его размышления связаны с математикой. Гейл любит эту особенность мужа, любит его любовь к математике, но сам по себе мир чисел не обладает для нее внутренней привлекательностью. Восприятие Гейл вселенной лучше всего выражается через язык и музыку, танец и фотографию, а еще – через ее вдумчивую и зачастую великодушную оценку других человеческих существ.

Оценка других людей Джереми – когда он вообще тратит на это время – зачастую не столь великодушна, а нередко просто пренебрежительна. Мысли других людей в целом навевают на него скуку… но не из-за врожденного высокомерия или эгоизма, а как следствие того простого факта, что большинство людей думают о скучных вещах. Когда ментальный щит – их с Гейл общий ментальный щит – мог отгородить его от беспорядочного нейрошума, он отгораживался. В этом действии было не больше оценочного суждения, чем в действии человека, погруженного в глубокие и плодотворные размышления, когда он встает и закрывает окно, приглушая звуки улицы.

Однажды Гейл поделилась своими размышлениями об отстраненности Джереми от обычных мыслей. Летним вечером он работает в своем кабинете. Гейл сидит на диване у окна и читает биографию Бобби Кеннеди[6]. Вечерний свет проникает в комнату через белые хлопковые занавески и яркими полосами ложится на диван и паркетный пол.

Джереми, я хочу, чтобы ты кое на что взглянул.

??? – Легкое раздражение, что его отвлекли от цепочки символов, которые он пишет мелом на доске. Джереми прерывает свое занятие.

Друг Бобби Кеннеди, Роберт Макнамара, говорил, что в нашем мире люди делятся на три группы…

Люди делятся на две группы, – перебивает Бремен жену. – Тех, кто думает, что люди делятся на группы, и достаточно умных, которые понимают, что это не так.

Помолчи минутку. – Мелькают изображения страниц и левой руки Гейл, которая ищет нужное место в книге. Ветерок, проникающий в гостиную через сетку на двери, приносит запах свежескошенной травы. В густом вечернем свете кожа пальцев Гейл кажется смуглой, в волосах у нее поблескивает простая золотистая лента. – Вот оно… нет, не читай! – Она захлопывает книгу.

Джереми читает предложения в ее памяти, пока она формулирует фразу.

Джереми, перестань! – Гейл старается сосредоточиться на воспоминаниях о том, как прошлым летом ей чистили зубные каналы.

Ее муж слегка отступает, позволяет восприятию слегка размыться, что играет роль ментального щита между ними, и ждет, пока она закончит формулировать мысль.

Макнамара был завсегдатаем тех вечерних «семинаров» в Хикори-Хилл… Ты же знаешь этот дом Бобби? Семинары проводил Бобби. Нечто вроде неформальных обсуждений… мужская компания… только Кеннеди приглашал туда лучших специалистов в той области, которая обсуждалась.

Джереми оглядывается на уравнение на доске, держа в уме следующее преобразование.

Это не займет много времени, Джереми, – продолжает Гейл. – В общем, Роберт Макнамара сказал, что делит всех людей на три группы…

Ее супруг морщится: Есть всего две группы, малыш. Те, кто…

Заткнись, умник. На чем я остановилась? Ах да, Макнамара говорил, что люди делятся на три группы: одни говорят в основном о вещах, другие – о людях, третьи – об идеях.