Полый человек

– Ладно, сегодня останешься с Папашей Солом. Но только до восхода солнца, пока мозги у тебя не встанут на место. Идет?

Джереми ковылял рядом с чернокожим мужчиной через бесконечное число кварталов, мимо кирпичных зданий, освещенных адским оранжевым светом городских огней, отражавшимся от низких грозовых облаков. Наконец они добрались до высокой автомобильной эстакады и соскользнули по промерзшему склону вниз, в темноту. Там стояли шалаши из картонной тары и листов пластика, и среди брошенных автомобилей виднелись кострища. Папаша Сол повел Бремена в одно из сооружений побольше – настоящую хижину из пластика и деревянных поддонов. Бетонная опора эстакады служила ей стеной, а лист жести – дверью.

Телепат повалился на груду вонючих тряпок и одеял. Он дрожал от холода и никак не мог согреться, как бы глубоко ни зарывался в тряпье. Вздохнув, Папаша Сол снял с себя два слоя верхней одежды и напялил все это на Бремена, а сам улегся рядом. От него пахло вином и мочой, но Джереми чувствовал тепло его тела даже через одежду.

Все еще дрожа, хотя и не так сильно, Бремен провалился в сон.

Апрель был суровым, но в мае стало полегче. Зима, казалось, не хотела покидать Денвер, и даже в погожие дни на высоте 5280 футов по ночам было холодно. На западе в промежутках между зданиями виднелись настоящие горы. Белого цвета на их гребнях и склонах с каждым днем становилось все меньше, но на вершинах снег не сходил и в июне.

А потом внезапно наступило лето, и походы Джереми за пищей вместе с Папашей Солом, Кэрри Ти и остальными стали проходить среди волн горячего воздуха, поднимавшихся от тротуаров. Несколько дней все они провели в тени эстакад неподалеку от своей пластиковой деревни у реки Платт, за железной дорогой – в середине мая копы прочесывали их более удобное убежище под эстакадой на Двадцать третьей улице. Мистер Паули называл это «весенней уборкой». В эти дни они вылезали из укрытия только после наступления темноты и отправлялись в открытую допоздна католическую миссию во дворе здания законодательного собрания штата.

Алкоголь не избавлял Бремена от проклятия телепатии, но немного ослаблял его. По крайней мере, Джереми в это верил. От вина у него жутко болела голова – возможно, нейрошум приглушали именно головные боли. К концу апреля он уже пил постоянно – и Папаша Сол, и заботливая Кэрри Ти смотрели сквозь пальцы на его саморазрушение, поскольку сами прикладывались к бутылке, – но следуя извращенной логике, что чем больше дури, тем лучше, он едва не уничтожил себя в прямом и в переносном смысле слова, купив крэк у одного из подростков, торговавших наркотиками рядом с университетским кампусом «Орария».

Деньги Бремен тогда заработал за два дня участия в трудовой программе «Маяка». В свое убежище он вернулся, сгорая от нетерпения.

– Чему это ты улыбаешься в свое жалкое подобие бороды? – спросил Папаша Сол, но Джереми, не удостоив старика ответом, забрался в коробку. Он не курил с подросткового возраста, однако теперь разжег трубку, купленную у парня рядом с «Орарией», а потом, следуя инструкции, опрокинул стеклянный пузырек в отверстие и сделал глубокий вдох.

И обрел покой – но лишь на несколько секунд. А потом начался ад.

Джереми, пожалуйста… ты меня слышишь? Джереми!

Гейл?

Помоги мне, Джереми! Помоги мне выбраться отсюда! – И Бремен увидел последнее, что видела его жена: больничная палата, капельница, синее одеяло в ногах кровати. Несколько медсестер, окруживших ее. Боль была сильнее, чем он помнил… сильнее, чем в те часы и дни после избиения, когда у него срастались кости и рассасывались кровоподтеки… Боль Гейл не поддавалась описанию.

Помоги мне, Джереми! Пожалуйста.

– Гейл! – громко кричал Джереми. Он бился в припадке внутри своей коробки, молотил кулаками картонные стены, пока они не порвались, и тогда он в ярости набросился на бетон. – Гейл!

На закате того апрельского дня Бремен кричал и бесновался почти два часа. К нему никто не подошел. Следующим утром, когда они тащились на Девятнадцатую улицу, все избегали его взгляда.

Больше он не покупал крэк.

***

Сознание Папаши Сола было убежищем неспешной гармонии в море хаоса. Джереми старался как можно больше времени проводить рядом со стариком, пытаясь не слушать мысли других людей, – он всегда успокаивался, когда медленные, ритмичные, почти не оформленные в слова мысли Сола проникали сквозь его дырявый ментальный щит и оглушающий туман алкоголя.

Как выяснил Бремен, свое прозвище Папаша Сол получил в тюрьме, где провел больше трети века. В юности он был жесток и склонен к насилию – типичный представитель уличных банд того времени. Нож в кармане, злоба, задиристость. После одной из стычек в конце 40-х в Лос-Анджелесе трое малолеток отправились на тот свет, а Сол – отбывать пожизненное заключение.