Полынь чужбины

Период отхода от Орла ознаменован погромными вариантами к прежним песням. Последнее пребывание на Кубани ознаменовано появлением целого ряда опереточных мотивов.

Период начала сидения в Крыму и на Перекопе принес «Улица, улица...» — разухабистая, уличная, шатающаяся песня. И в последний период в северной Таврии появляется: «Мама, мама, что мы будем делать, как наступят зимни холода?!» Это вопль голодного, холодного, опошленного, хулиганствующего люда. Во весь период, начиная с каменноугольного района, частушки на мотив «Яблочко», Галлиполи — песни тоски, безнадежности, усталости, песни неволи, тюрьмы, каторги...

8.IX. Болит душа, навязчивые идеи не дают покоя. Думаю о покинутой родине, о близких людях, часа нет, чтобы не вспомнил любимую... Приснился даже сон, будто у нее на руках мой сын, мой ребенок... Боюсь сойти с ума. Иногда ловлю себя на попытках говорить с собою...

Все дни работаю над историей полка — подлость и предательство прошлых дней проходят перед глазами: все залито кровью молодежи, интеллигенции, офицерства — «и все они умерли, умерли...».

24.IX. Пришел на память поручик Семененко с его списком казненных и описанием их последних минут перед казнью—страшны странички «синодиков» этого садиста — патриота своих тысячи десятин земли. Его родина — деньги, каждый покусившийся на них — враг отечества и подлежит смерти. Сегодня он вызван в штакор «друзьями». Ужасны люди, имеющие там друзей. Эти друзья — «уши и глаза», основа строя и благоденствия вождей, их недаром командируют в Прагу как «студентов», все насыщено ими, всюду рыщут они в поисках врагов и измены... «существующему порядку в условиях войны».

26.IX. Пришел полковник Сагайдачный, принес приказ по полку... И вдруг у читавшего его вслух перехватило, сдавило горло — новая казнь, новый кошмар... Расстрелян поручик корниловского артиллерийского дивизиона Успенский Васи-лий— за попытки распыления армии, вхождение в сговор с представителями иностранной державы и выдачу им сведений о численности и вооружении корпуса, сообщение фамилий лиц органа политической борьбы... Смертная казнь через расстрел приведена в исполнение по приговору военно-полевого суда. Мотивировка — «во время гражданской войны с большевиками, а потому и на основании...».

Ложь, насилие, безмерные преступления — вот атмосфера, в которой живут несколько тысяч русских граждан-доброволь-цев, патриотов. Сердце готово разорваться от боли. Тупик... Пришли туда, откуда нет возврата.

27.ІХ. Весь вечер приходили и уходили новые и новые лица, пораженные вестью о новой казни. Возмущению нет конца. Негодяи, мерзавцы, предатели... Голова идет кругом. Крестный путь от Орла до Новороссийска, по Крыму и до Галлиполи— всюду гирлянды повешенных по главным улицам городов, станциям железных дорог, расстрелянные по степям и деревням, передвижная виселица на железнодорожной площадке-платформе на ст. Джанкой — менялось время года, метель сменялась зноем, оставались те же лица, та же система, с ними и с нею мы здесь, в Галлиполи».

«Крестный путь», о котором пишет белогвардейский офицер, знаком нам не только по книгам. Восемь миллионов рабочих и крестьян, подвергшихся репрессиям белогвардейцев и интервентов, 112 тысяч замученных в их тюрьмах — живы в памяти сердца. Нас принимали в пионеры у могил Павших коммунаров в сквере, названном их именем, близ металлургического завода в Донецке. Комсомольцами в походах по родному краю мы склоняли головы у памятника латышским интернационалистам в Артемовске, у обелиска в шахтерском поселке Нижняя Крынка на окраине Макеевки. Неподалеку построенный еще до войны клуб имени 118 расстрелянных рабочих. Под тем обелиском лежат они. Потом, работая в печати, мы узнали о заводе имени 13 расстрелянных рабочих в Константиновке и о заводе имени 61 коммунара в Николаеве... Вот он, «крестный путь» белой армии!

Поздней осенью 1917 года на макеевских рудниках появился отряд есаула Чернецова, «усмирителя Донбасса». Виселицами, расстрелами, порками, когда людей засекали до смерти, отмечен путь таких «усмирителей» в Донбассе, на Урале, на Дальнем Востоке — повсюду. Через годы его проклинала земля донецкая. А на чужбине листок «Вольное казачество» отмечало годовщины рождения чернецовского отряда и гибели его командира. Журналу не хватало эпитетов: «слава о подвигах и де-яниях Чернецова вышла далеко за пределы Дона, разнесшись по всей России»; «Чернецов являлся для казаков настоящим олицетворением «бога войны»; «исключительный героизм и стойкость»; «знаменитый, храбрейший, отважный в бою»; «питаемый лютой ненавистью к российским большевикам»...

Вот это уже правда.

Вернувшись из Донбасса, Чернецов попал в Новочеркасск на донское офицерское собрание.

— Мой совет такой,—с надрывом говорил он,—если суждено погибать, то погибать надлежит красиво, с оружием в руках. Всех честных, смелых духом, всех, в ком не заглохло чувство совести, кто любит породивший всех нас Дон, зову к себе...