Полынь - трава горькая (СИ)

Вечером, когда стемнело, Роман долго не начинал своей обычной работы, сидел в беседке и через стебли плюща смотрел на окно Нины, горит ли у неё свет. Свет зажегся около десяти вечера.

Нина проснулась поздно, голова, как всегда после дневного сна, была тяжелой. Усталость не прошла, даже как будто увеличилась. Если ещё раз принять душ, может полегче станет? Но сначала Нина всё-таки заставила себя разобрать вещи. Развесить одежду было некуда, если только на крючки вешалки, в тумбочку Нина поставила сумочку с документами и деньгами. Хотя Роман и предупредил о необходимости прятать всё ценное, но Нина не могла представить куда в этой комнате можно что-либо спрятать. Не под подушку же, не под матрас. И потом, комната закрывается на ключ. Пока нет соседей, кому тут брать? В эту ночь точно не украдут. Одежду Нина пристроила на вешалке, на четырёх крючках на распялках поместились все её платья. Бельё и мелочи она оставила в сумке, тёплые вещи тоже. У неё с собой была книга и ещё дневник. Нина вела его с того дня, как познакомилась с Сергеем. Но сегодня записывать ничего не хотелось. Она попробовала читать. И это не вышло.

Тогда Нина пошла на кухню, зажгла свет и там, к вечеру оставаться совсем одной в доме ей показалось неуютно. Хозяев, кроме Романа, она так и не видала, знала конечно, что они в большом доме, но какое-то чувство беспокойства от трёх пустых тёмных комнат оставалось.

В окне на кухне большая форточка оказалось пустой, стекло вынуто. И было хорошо слышно, как на улице звенят цикады. Воздух из окна шел тёплый, он совсем не освежал, а цикады звенели необыкновенно громко, казалось, что они везде. Небо надвинулось тёмное-тёмное. Нина отошла от окна, раскрыла навесную полку, посмотрела на составленные стопками тарелки, на чашки. В нижней полке она нашла кастрюли, сковородки. Наверно, давно уже сдают комнаты в семье Романа, вот как всё устроено — жильцам ничего с собой привозить не надо. Нина взяла чашку и вернулась в комнату. Свет на кухне оставила. Есть не хотелось, она выпила только воды, а потом как днём завернулась в полотенце, взяла шампунь, губку и пошла в душ. По дороге вспомнила, что не закрыла комнату на ключ, но возвращаться не стала.

Романа в беседке Нина не заметила. А он всё ждал, когда она помоется, вернётся в свою комнату и погасит свет. Ждать пришлось долго. И всё это время Роман думал о Нине. Он не мог понять, почему мысли о ней неотвязно преследуют его весь день. И раньше бывало много приезжих, среди них девушки, но не об одной не думал Роман так болезненно. Это даже пугало. Что в этой Нине такого особенного?

Но вот она прошла обратно, лёгкий запах шампуня примешался к ночному ветру. Роман хотел окликнуть Нину, но постеснялся, или испугался, что она и в самом деле подойдёт, у него даже сердце забилось чаще. На Нине ничего не было кроме полотенца. Если бы она зашла в беседку, то …Роман не знал, что он сказал бы ей. Она увидала бы его, Роман и хотел этого, и нет. Если бы она вошла, то решила, что он подглядывает. Но он не пытался подсмотреть, просто хотел удостовериться, что она легла спать и не сможет застать его за обычной грязной работой. Ужасно будет, если она увидит! Нельзя показываться ей. Он стоял и смотрел на окно. Что она сейчас делает там, за шторой? Роман не мог видеть Нину через шелковую ткань, только изредка замечал тень. Потом свет в окне погас. Роман подождал ещё немного. Потом вышел из беседки.

Он отправился в кладовку, взял там половое ведро, средство для мытья раковин и кафеля, натянул перчатки и приступил к обычным своим обязанностям уборщика. Жильцы из летних комнат, о которых утром говорила мать, съехали, они прожили всего три дня, наверно подыскали что-то получше. Роману нужно было переменить в их комнатах бельё, вынести мусор. Потом он вымыл туалеты и только тогда пошел убирать душ.

Перед этим он почему-то ещё раз зашел в кладовку и переодел рабочие сапоги, в которых всегда мыл туалет и душ на резиновые сандалии. Ему не хотелось заходить в душ после Неё грязным.

В первый раз за весь день к нему вдруг вернулось это унизительное состояние грязи. Туалеты, которые он мыл, ужасно пахли и никакими отдушками невозможно было отбить эту вонь. Каждый день, подавляя отвращение, он должен был пропитываться этим зловонием, а потом жить, сторонясь людей. И потому что Роман был бессилен изменить всё это, слёзы только подступали к его глазам, обжигали немой яростью, а выплакать их он не мог. До сегодняшнего вечера Роман не смел представить виновницей всего этого мать. Но час, который он провёл, стоя в беседке, перевернул его сознание.

— Сука старая, какая же сука, — шептал он, сдирая с рук резиновые перчатки.

В душе он не зажигал свет, не хотел видеть себя в зеркале. Ему опостылела вся эта жизнь, вот так бы пойти и утопиться. Глупость… топиться из-за грязных туалетов. Разве такое возможно…