Полынь - трава горькая (СИ)

— Почему спрятал их? — спросил Сергей

— Чтобы вы не увидали, — Роман вошел в грот, привычно нащупал и вытащил из стены камень, осторожно забрал драгоценные листы. Вот и все, ничего не останется. — А что вы с ними сделаете?

— Сожгу, — слово бичом полоснуло по душе, но Роман устоял, не сорвался, — протянул листы Сергею, — спички дать?

— У меня зажигалка есть.

Сергей вышел на свет, еще раз взглянул на рисунок, который держал поверх остальных, как раз тот, где Нина на лежаке, грустная. Почему такая грустная? О чем она думала тогда?

Щелкнул колпачок зажигалки, синеватое пламя заплясало у края листа… сейчас изображение исказится, почернеет, рассыплется пеплом. Роман отвернулся, чуть не до крови закусил губу, смотрел на море. Услышал за спиной, но не сразу понял.

— Нет, не могу… нельзя. Пусть у меня будут. Есть у тебя футляр?

— Что?

— Папка, футляр какой-нибудь, чтобы убрать.

— Дома есть… я… хочу извиниться, что рисовал её так. Она не знала, честное слово!

— Даже если бы знала… идем и это все между нами, понятно? А рисунки… — Сергей осторожно, не перегибая, свернул листы, — Они прекрасны. Идем.

Глава 29. Раскаяние

Нина проснулась от того, что еще во сне поняла — она в комнате одна. Открыла глаза. Светил ночник, на окне шевелилась от сквозняка штора — дверь в комнату была приоткрыта. Куда Сережа мог пойти ночью? Тихо, в ванной вода не шумит. А если к Роману? А если догадался? В первый раз за то время, что Сергей был с ней на юге, мелькнула у неё эта мысль. Но не укором совести была уязвлена Нина, а тревогой о нем. Не надо ему знать.

Она села на постели, ступни коснулись прохладного ламината. Хотелось пить, но идти на кухню побоялась, вдруг там Сергей с Романом. А как Рома поведет себя? Почему-то держалась в ней стойкая уверенность, что Роман не скажет, даже если Сергей впрямую спросит. Только не спросит, нет, давно бы у неё спросил, если б хотел знать. И она сказала бы всю правду, сказала! Это легче, чем в себе таить, а таить теперь придется всю жизнь… Сможет ли? В первый раз она сама с собой осталась, есть минутка, чтобы подумать, а так Сережа весь день ни на шаг не отходил, руку из своей не выпускал.

Да, вот всю правду, а в чем правда? Прежде самой надо понять!

Нина встала, и только тут поняла, что раздета… а кто же… Конечно Сергей раздел её, только трусики оставил, а сам не лег, ушел. Почему? Она стянула с кровати простыню, которой была укрыта, накинула на плечи, запахнула, вышла на балкон. Оглушительно звенели цикады, так громко, что приходило ощущение невесомости, как будто плывешь в этих плотных, непрерывных звуках. Они поднимались от земли выше, выше, лезли в уши, в голову. Как тут думать… Что там? А… да… правду… сказать Сереже правду. Так было бы хорошо поговорить, выяснить все, он же любит выяснять, он правильный и понял бы. Нет, не понял бы, если любит — не поймет, ревность помешает. Но неужели не догадался?

На балконе стояли белый пластиковый круглый стол и два уличных кресла с плоскими ковровыми подушками на сиденьях. Нина села, подобрала наверх ноги, обхватила колени, прикрыла глаза, слушала цикад… Они и в степи были, но не так слышны, или из-за ветра, там еще травы шумели. Хорошо…

И она вспомнила, как лежала в траве, вот также прикрыв глаза и солнце горячее на щеках. Истома и хотелось, чтобы Сергей поцеловал. Как!? Не Рома? Так она про Сережу думала? Нина раскрыла глаза, осмотрелась, внизу в той части, где уже обустроили сад, горели низкие самозаряжающиеся от солнца фонарики. Они большими грибами со светящимися ножками и круглыми шляпками были посажены вдоль дорожки и у плетеных качелей.

Нина вздохнула, облизала губы, ей очень хотелось пить… Она стала думать, пытаясь открутить все назад, к тому дню, когда сошла с поезда и оказалась одна на пустом перроне. И тогда уже она думала — почему не с Сережей? Почему, почему? Точно села бы на чемодан и ревела, если бы Роман не подошел. При нем постеснялась.

А дальше? Она все думала, думала… тогда, не теперь, что у них все плохо, что они насовсем разошлись, что он разозлился. Он не любил, когда Нина думала про то, что он сердится, в девяноста девяти случаев из ста она домысливала, сочиняла его раздражение, потому что боялась его, она терялась, переставала понимать, что происходит, если он сердился. Это не укладывалось в её представления об их отношениях, если любит — не может сердиться, если сердится — значит не любит, если не любит, то расстались навсегда.

И так у неё всю дорогу в мыслях был Сережа, Сережа, Сережа. Хоть он и не позвонил, а она все с ним про себя разговаривала. Глупо. Но хорошо! Уехав, поступив по-своему и, в конечном счёте по-дурацки, она осознала, что любит его гораздо сильнее, чем ей казалось. Любит и хочет быть с ним, и чтобы между ними было все хорошо, без ссор.