Полжизни

— Нѣтъ, отвѣтилъ я, еле выговаривая слова отъ волненія, я не претендую на это.

— Стало быть, вы хотите меня оставить?

Я обомлѣлъ и уставилъ на нее глаза.

— Хотите? повторила она.

Въ глазахъ у меня закружились искры; неизвѣданная ярость овладѣла мною, похожая на ту, съ какой я вонзалъ рогатину въ тушу разсвирѣпѣвшаго звѣря.

— Если не хотите, продолжала графиня, блѣднѣя и кладя работу на столъ, то не требуйте отъ меня невозможнаго. Я графа не брошу, не потому что я его больше васъ люблю, нѣтъ; а потому, что такъ не слѣдуетъ дѣлать, я не привыкла себѣ противорѣчить. Вы меня вашими студенческими идеями не передѣлаете, Николай Иванычъ, да и не скажете мнѣ ничего новаго. Обманъ, ложь — безнравственность. И вы это такъ называете, и въ свѣтѣ такъ зовутъ. Неужели вы думаете, что я не обдумала всего, прежде нежели сошлась съ вами? Ну, такія ли я женщина, поглядите на меня.

Голосъ ея до того рѣзалъ меня по нервамъ, что я, подойдя къ креслу, продолжалъ ощущать что-то охотничье, точно въ рукахъ у меня былъ ножъ, а предъ глазами вѣрная смерть, если промахнусь.

Графиня привстала, поглядѣла на меня въ упоръ и выговорила съ холодной улыбкой:

— Вы ходили, одинъ-на-одинъ, на медвѣдя: я это знаю, Николай Иванычъ. Вы сильный мужчина; но я, въ эту минуту, не слабѣе васъ. Лучше будетъ вамъ сѣсть и успокоиться.

— Полноте, продолжала она мягче и искреннѣе; жизнь — такое трудное дѣло. Вы еще только начали учиться искусству жить. Вы свободны — можете ѣхать отсюда хоть завтра. Но зачѣмъ же вы уѣдете? Что вы будете спасать? Вашу совѣсть? Она ни причемъ тутъ: я васъ полюбила, я вамъ отдалась, я вамъ другъ, товарищъ, союзникъ. Вы только отвѣчали мнѣ. Вы никого не обманываете. Графъ — человѣкъ для васъ посторонніе, и вдобавокъ вы на него смотрите… я знаю какъ. Стало, изъ-за чего же вамъ-то мучиться?

Вся эта логика скользила по мнѣ, не убѣждая, но отвѣтить что-нибудь посильнѣе я не могъ. У меня вырвался одинъ вопросъ:

— А ваше-то чувство?

— Мое? подхватила графиня; вы его видите: на выходку я неспособна, — не хочу васъ и обманывать; да вы вѣдь и не подбиваете меня на побѣгъ изъ-подъ супружескаго крова.

— Это ваши принципы? прошепталъ я, чувствуя, какъ страсть снова овладѣла мною, и уже дрожа за исходъ нашего разговора.

— Перестаньте, Николай Иванычъ, шутливо возразила она, говорить все по книжкѣ. Хотите — вѣрьте мнѣ, хотите — нѣтъ; но, право, иначе нельзя сдѣлать. Вы свободны, повторяю еще разъ. Я васъ не завлекала… мы теперь говоримъ съ глазу на глазъ — и вы можете мнѣ сказать, что я лгу; но вы не скажете. Такъ должно было кончиться наше сближеніе. Вы хорошій, свѣжій, нетронутый человѣкъ, вы не знали ни ласки, ни сочувствія женщины: все это влекло къ вамъ. Остальное — подробность.

— Подробность! вскричалъ я, какъ ужаленный.

— Да, я такъ это называю. Не знаю, чей взглядъ чище — мой или вашъ, да я и спорить не стану. Поживете и согласитесь со мною; иначе нельзя мнѣ разсуждать, и я съ вами поступаю такъ же честно, какъ и вы со мною.

— Стало быть, чуть дыша, выговорилъ я, вы будете жить съ двумя мужьями, если я останусь?

— Я предвидѣла и этотъ щекотливый вопросъ, возразила она съ возрастающимъ спокойствіемъ, которое тогда просто холодило меня, — и онъ мнѣ не страшенъ. Да, я буду женой графа и вашимъ другомъ, до тѣхъ поръ, пока иначе сдѣлать нельзя, опять-таки по моимъ грѣшнымъ понятіямъ. Но не стыдно ли вамъ, Николай Иванычъ, вести себя, какъ любовнику изъ плохаго французскаго романа? Вы, значитъ, чувствуете ревность! Нѣтъ, вы спросили такъ, изъ принципа. Для настоящаго чувства никакія жертвы не трудны; а это таксе маленькое лишеніе…

Что оставалось отвѣчать ей? Не мнѣ, при тогдашней моей дубоватости и простотѣ, было бороться съ діалектикой моей просвѣтительницы.

Она помолчала, потомъ подошла ко мнѣ, сложила руки на груди и строго такъ вымолвила:

— Я не допускаю колебаній, Николай Иванычъ. Надо жить, а не нервничать. Если я развратница — бросьте меня. Если вамъ нельзя меня оставить — будьте выше всего этого… какъ бы назвать… по-французски оно называется «marivaudage».

Вотъ какъ она называла мою душевную бурю: marivaudage! И сколько разъ потомъ, вспоминая сцену въ боскетной, я сознавалъ, какъ тогда графиня, пропитанная Бальзакомъ, была сильнѣе и послѣдовательнѣе студента съ обрывками какихъ-то принциповъ.

XXXVII

Я былъ первый человѣкъ, попавшійся графу въ день его пріѣзда. Злобнаго чувства къ нему я не возымѣлъ, когда онъ обнималъ меня въ передней. Въ немъ я долженъ былъ видѣть врага моего, но я вѣдь зналъ, что онъ — не препятствіе моему счастію. Онъ не удержалъ бы жену въ супружеской неволѣ, еслибъ такая женщина, какъ графиня Варвара Борисовна, пожелала покинуть до-машній очагъ. Онъ былъ такой же подданный наперсникъ, только поплоше меня.