Полжизни

— Я до сихъ поръ не могу простить себѣ моей первой незаконной любви. Вамъ графъ изливался. Вы знаете, что онъ въ меня влюбился студентомъ. Я была моложе его, но только годами, въ остальномъ — куда постарше. Увлечься имъ я и тогда не могла. Онъ бросился на войну и вернулся севастопольскимъ героемъ. Я была уже замужемъ. Вышла я за кузена, зная какъ онъ плохъ; вышла потому, что не хотѣла больше выносить глупой дѣвичьей жизни и видѣла вдобавокъ, что князь Дуровъ, за котораго я шла, очень добрый. Это все-таки кое-что. Онъ заболѣлъ чуть не со втораго мѣсяца нашего брака и былъ очень жалокъ. Роль сидѣлки пришлась не по мнѣ: я тогда думала только о своей особѣ. Графъ вернулся съ Георгіемъ и бросился къ моимъ ногамъ. Да, такъ-таки и рухнулся и сталъ пылать ко мнѣ страстью, совершенно какъ у Марлинскаго. И вообразите вы себѣ: я ему отдалась, да еще съ увлеченіемъ, вотъ какой я была милой особой; а онъ, въ то время, ужь никакъ не выше стоялъ, чѣмъ мой первый мужъ. Черезъ годъ родилась Наташа. Какъ я на нее взглянула въ первый разъ, этотъ ребенокъ тотчасъ же сталъ для меня живымъ укоромъ. Ни на меня, ни на отца своего она не похожа; она была, значитъ, дочь графа. Въ это время я уже остыла и увидала, какъ весь нашъ романъ отзывался Марлинскимъ.

— Зачѣмъ же вы вышли за графа? перебилъ я ее.

— Зачѣмъ? жалко стало. Онъ дѣйствительно изнывалъ по мнѣ, и наконецъ дочь была его — я не могла ему отказать въ возможности воспитывать своего ребенка. Вотъ какая печальная исторія, Николай Иванычъ, и, право, напрасно вы заставили меня возвращаться къ ней. Я знаю, что вы скажете: ребенокъ не виноватъ, несправедливо изливать на него свое тяжелое чувство. Но что прикажете дѣлать?.. какъ я себя ни пріучала къ роли матери — я не чувствовала къ Наташѣ никакой нѣжности. Съ тѣхъ поръ много воды утекло; графъ очень исправился — вы сами видите; я съ нимъ помирилась, и онъ любитъ меня очень даже серьезно; но я до сихъ поръ не могу простить себѣ моего смѣшнаго и гадкаго московскаго романа. Ничего болѣе гадкаго и смѣшнаго я въ жизни не дѣлала… Не могла я, точно, дождаться смерти умирающаго и совсѣмъ полуумнаго мужа!..

Легкая дрожь пробѣжала по ея членамъ, она взяла платокъ и точно съ физическимъ отвращеніемъ прошлась имъ по губамъ.

— Вотъ почему въ Москвѣ всѣ и увѣрены, что я отравила князя. Вы помните фразу: femme à crime? Вы не хотѣли мнѣ тогда досказать; но навѣрно говорили обо мнѣ?

Я долженъ былъ признаться, что объ ней.

— Ну, да, съ той минуты мнѣ эта дѣвочка стала еще дальше!.. Я васъ умоляю: посмотрите на нее, какъ на вашу дочь; я буду сдерживать себя, я не сдѣлаю ей никакого зла, но любящей матери она во мнѣ не найдетъ.

Договоривъ, она обернула голову къ трельяжу, прикрывавшему одинъ уголъ комнаты, и позвала меня:

— Подите-ка сюда.

Я подошелъ. Она указала мнѣ на небольшой акварельный портретъ, прибитый около зелени, такъ что его трудно было разглядѣть.

— Вы мнѣ все еще не вѣрите; вглядитесь-ка въ это лицо покойнаго князя и вы увидите, что Наташа на него ни капли не похожа.

Изъ овальной рамы портрета на бѣломъ фонѣ выставлялось продолговатое, запуганное, мужское лицо, безъ бороды, съ проборомъ посреди головы, съ русыми волосами и отвислой нижней губой. Сходства съ Наташей дѣйствительно не замѣчалось. Но я остановился попристальнѣе на глазахъ; глаза были ея: большіе, голубые, съ той прозрачностью, какая именно разливалась по ея глазамъ. Глаза всего ярче и вышли на портретѣ.

— Что скажете? спросила нетерпѣливо графиня.

— Глаза точно у Наташи.

— Ну, ужь извините меня, Николай Иванычъ, мать очень хорошо знаетъ отъ кого у ней дѣти.

Я замолчалъ, но съ этой минуты снялъ съ Наташи клеймо незаконнаго дитяти, по крайней мѣрѣ для себя.

XLIII.

Съ той поры я не удивлялся больше, встрѣчая молодыхъ, умныхъ, энергичныхъ людей, которые не могли отдѣлаться отъ дряблыхъ, скучныхъ или даже распутныхъ бабенокъ, потому только, что между ними становилось незаконное дитя. Еслибъ я и не любилъ тогда графиню, еслибъ она сдѣлалась для меня противной, возмущающей личностью, я бы и то чувствовалъ себя привязаннымъ той страстной потребностью отеческаго призванія, какое дано въ удѣлъ инымъ. Такою воспитательной натурой надѣлила и меня судьба. Я уже это видѣлъ въ Наташѣ, а она мнѣ ничѣмъ не приходилась. Графиня вѣрно разсчитала (если только было ей изъ чего разсчитывать), что отеческое чувство всплыветъ во мнѣ и покроетъ собою всякія колебанія и уколы совѣсти.

Ребенокъ питался, росъ, мать выкормила его на славу и даже перепустила срокъ кормленія, такъ что онъ ее преизрядно покусывалъ. Къ концу перваго года лицо его оформилось. Онъ выходилъ — вылитая мать. Мнѣ и не случалось видѣть такого разительнаго сходства. Это сначала огорчало графиню: доказательствъ того, кто былъ отецъ, на ребенкѣ не значилось. Но я, разъ увѣровавъ, вѣрилъ и засыпалъ каждый день съ фразой: «Коля — мой!» Графъ сталъ «своего сына» баловать съ самыхъ первыхъ минутъ младенческаго сознанія, когда въ ребенкѣ развиваются себялюбивые инстинкты въ ужасающей прогрессіи.