Полжизни

Кто бы могъ придраться къ такому мнѣнію? Оно было чисто барское, спокойное, почти равнодушное; но я отлично зналъ, что графиню сильно огорчилъ чадъ, оставшійся отъ петербургскаго пожарища. Слово «нигилистъ» уже гудѣло вездѣ, на каждой вечеринкѣ столоначальника или уѣзднаго лѣсничаго. Ко мнѣ эта кличка была приклеена всей губерніей: меня слишкомъ хорошо знали по мопй «возмутительной пропагандѣ» въ крестьянскомъ дѣлѣ. И никогда я не слыхалъ, чтобы графиня, хоть въ шутку, употребила его.

— Кабы всѣ наши мужчины были, какъ этотъ Базаровъ, сказала она мнѣ по прочтеніи романа, славно было бы жить намъ — женщинамъ.

Да, она продолжала быть моей вѣрной союзницей. Мое ученичество докончилось къ тому времени: я свободно читалъ по-англійски, пѣлъ итальянскіе романсы, по-французски говорилъ «основательно» (по выраженію моей наставницы). Наши уроки превратились въ чтенія. Графиня чрезъ меня знакомилась со всѣмъ, что тогдашняя журналистика наша вносила въ сознаніе русской публики. И ко всему-то она относилась по-своему, т. е. смѣло, умно, характерно. Великое удовольствіе было читать ей вслухъ любой разборъ, любую полемику, любую монографію. Она уже не уничтожала такъ «народный театръ», какъ когда-то въ Москвѣ, соглашалась съ Добролюбовымъ и Бѣлинскимъ въ очень многомъ; но не склонялась передъ выводами автора «Эстетическихъ отношеній». Ни до чего она не боялась дойти умомъ, и только совѣсти не давала шевелиться противъ своего желанія. Года не прошло, какъ она говорила мнѣ:

— Надо создать себѣ новый символъ вѣры, и я готова. Съ прежними обрывками мыслей жить нельзя.

Вотъ почему мы съ ней были за одно и по «новому воздуху», и по «злосчастному и малодушному поколѣнію», и по нашему личному вопросу — уходу и воспитанію Коли.

— Поѣзжайте, напутствовала она меня, поищите тамъ свѣдущихъ людей, привозите книгъ, выберите хорошую бонну для Коли. — Она стояла за англичанку; я было воспротивился на томъ основаніи, что ребенокъ будетъ одно и то же слово называть на нѣсколькихъ языкахъ — и разовьется менѣе. Графиня, хоть и согласилась со мною, но практически доказала мнѣ, что русскія мамки — никуда негодны, нѣмки — глупы, француженки — лживы, драчливы и нервны; а англичанка тѣмъ, по крайней мѣрѣ, хороша, что выходитъ ребенка и пріучитъ его къ водѣ, къ воздуху, къ движенію, и не дастъ ни одной вредной привычки.

Графу сообщались результаты этихъ совѣщаній въ видѣ желаній, которымъ онъ подчинялся охотно, только бы ему не мѣшали мять Колю и прыгать съ нимъ по залѣ.

На поѣздку съ графомъ я разсчитывалъ и въ томъ еще смыслѣ, что, съ глазу на глазъ, дорогой, мнѣ легче будетъ направить его по части его родительскаго баловства. Въ городѣ у меня не хватало свободы духа бесѣдовать съ нимъ на эту тэму. Да онъ и не заводилъ со мною рѣчи о Колѣ. Онъ оставлялъ для меня толкъ о болѣе серьезныхъ предметахъ, и когда я выразилъ ему желаніе проѣхаться въ Петербургъ, то первымъ дѣломъ сказалъ:

— Какъ это кстати. Душевно радъ. Вы знаете, что земскія учрежденія на носу. Такъ я буду совершенно au courant. Это — довершеніе великаго дѣла, и вы, я увѣренъ, опять будете моимъ вѣрнѣйшимъ сотрудникомъ.

Необычайное уваженіе возымѣлъ онъ ко мнѣ послѣ того, какъ послѣдняя уставная грамота была подписана. Правда, по двумъ губерніямъ имя его гремѣло за безпримѣрное великодушіе, но все-таки въ немъ могло-бы явиться хоть небольшое раздраженіе противъ того, кто помогъ значительному сокращенію его доходовъ. Нѣтъ, на него это не повліяло. Такое добродушіе минутами приводило меня в тупикъ, но не дѣлало личность графа болѣе симпатичною — и хорошо, что не дѣлало.

Въ дормезѣ, гдѣ мы усѣлись, какъ два усерднѣйшихъ «сотрудника», графъ не утерпѣлъ и шепнулъ мнѣ:

— Помните, Николаи Иванычъ, я вамъ разсказывалъ про одного мѣщанина, врачующаго…

— Помню, перебилъ я.

— Вы не повѣрили… Не хотите ли я васъ сведу къ нему?

— Зачѣмъ же, графъ?

— Чтобы вы убѣдились… Такому человѣку надо бы поставить монументъ.

Лицо его при этомъ такъ просіяло, что я подумалъ:

— Видно въ самомъ дѣлѣ вылѣчился и ѣдетъ на послѣдній искусъ.

Оптимизмъ графа былъ такъ заразителенъ, что я безъ особой тревоги прибылъ въ Петербургъ, уже преисполненный пожарнаго духа.

XLV.

Какимъ школьникомъ показался я себѣ, когда сравнилъ московскія мечты съ петербургской правдой. Мы думали, что нрогресъ такъ и понесетъ насъ; а тутъ — «стопъ машина» За мѣсяцъ, проведенный въ Петербургѣ, я поумнѣлъ на десять лѣтъ; но съ какой бы радостью промѣнялъ я этотъ умъ на прежнюю глупость.

Сошелся я съ хорошими людьми; но эти хорошіе люди твердили одно — «Надо сжаться, надо напирать на подробности — заниматься идеями вредно».