Ползущие в ночи

- Да, мы пошли туда. Я и Джонни Проктор, мой соучастник в преступлении. Мы были молоды и глупы, Лу, но не настолько глупы, чтобы заявиться туда ночью... нет, я не думаю, что у нас хватило бы смелости для этого. Мы пришли туда в полдень, спрятались в кустах и ​​просто наблюдали за этим домом. Был теплый сентябрьский полдень... Вроде, День Труда... но мы дрожали, струхнув не на шутку, пытаясь набраться смелости, чтобы подкрасться к дому и заглянуть внутрь. Полагаю, мы бы никогда не набрались смелости, но судьба позаботилась об этом за нас. Мы видели, как Женевьева Кроссен вышла на крыльцо. Она просто стояла там. Мы думали, может быть, она знала, что мы были там или что-то в этом роде. Я хотел сбежать, но Джонни сказал, что нет, подожди. Господи, ты бы видел эту женщину. Она всегда была из тех, кто делает красивые прически, носит красивые платья... но не в этот раз. На ней был какой-то старый, потрепанный и помятый, ободранный домашний халат, похожий на мешок из-под картошки. Ее волосы торчали дыбом, и даже с такого расстояния я мог видеть ее глаза, чертовски широко раскрытые, цепкие и бездонные – просто воронки в ее лице. Даже через двор я видел, что там ничего не осталось, Женевьева Кроссен была сумасшедшая... или сходила с ума. Она стояла там минут пять, не двигаясь, затем сошла с крыльца, обошла дом и пошла по тропинке, ведущей к ручью.

Джонни сказал, что это наш шанс. До ручья было десять минут ходьбы, так что у нас было двадцать минут или больше, чтобы сделать то, что мы задумали. А если честно? Я не хотел ничего делать. Воздух вокруг дома Кроссен был горячим и кисло пахнущим, и внутри меня что-то съежилось. Но Джонни было наплевать на это, он вытолкнул меня в боковой двор, и мы подкрались к дому. Мы постояли там, тяжело дыша. Потом поднялись на крыльцо. И самое безумие было в том, что хотя мы пришли только чтобы заглянуть в окно, теперь мы собирались войти внутрь, и мы решили это, не сказав друг другу ни слова.

- Крыльцо. Я помню, как скрипели доски... Я слышу их даже сейчас, эти доски проседают под нашим весом. На крыльце и по всей двери была грязь и ил... как будто кто-то вылез из болота и принес грязь с собой на руках и ногах. Дом Кроссен не был каким-то обветшалым старым фермерским домом, который можно увидеть в этих краях, это был чистый и ухоженный двухэтажный, очень красивый домик. Женевьева следила за его внешним видом так же внимательно, как и за внешностью ее дочери. Эта грязь повсюду... ну, это было неправильно, и я знал, что это неправильно. Что-то в этом пугало меня, беспокоило. Я знаю, что мы оба думали, что это было не из болота или трясины. Нет, это была грязь, которую Перл притащила с кладбища.

Итак, мы оба стояли там, в глубине души боясь, дрожа в теплый день, и очень сильно хотели убежать, но не осмеливались. Мы дали своего рода клятву, как это делают мальчишки, и мы не могли отступить от нее. Джонни взялся за дверную ручку, и дверь оказалась не заперта. Он посмотрел на меня и толкнул дверь, и она скрипнула, как будто ее не смазывали двадцать лет. Раздался резкий скрежет, пронзивший наши спины. От этого звука во мне что-то затряслось, как мокрая собака. Может быть, это было не так громко, как мы предполагали, но определенно было достаточно громко, чтобы объявить о нашем прибытии. Если внутри кто-то был, они знали, что мы идем.

- Внутри была лишь тишина, тяжелая тишина, в которой было слышно, как легкие наполняются воздухом. А в воздухе витал... едкий и зловонный запах, запах гнилых костей, червей и тухлого мяса. Ничто живое не могло так пахнуть, а если бы и пахло... ну, было бы плохо. Очень плохо. И все, о чем я мог думать, это то, что сказал нам Барни Хок о том, что заглядывало в его машину. От воспоминания об этом у меня пересохло во рту. Поскольку я не был уверен, что готов к этому, я не знал, смогу ли посмотреть на что-то подобное и не потерять рассудок. Я все представлял себе Перл, выходящую из подвала, ужасную, искривленную и ухмыляющуюся, как один из зомби в "Гробнице ужаса" или в одной из других книг ужасов, которые мы читали тогда.

Годфри прервался, почти задыхаясь. Он мысленно вернулся в 1956 год, и для него все было как вчера, слишком четко и ясно в его сознании. Он переживал, чувствовал все это заново, распахивая двери в глубине своего разума, которые не осмеливался открыть уже пятьдесят с лишним лет.

Кенни закурил в ожидании. Он чувствовал себя пловцом с бетонным шлакоблоком, прикованным к его лодыжке... как бы сильно он ни старался, он не мог вырваться на поверхность, не мог снова обрести свет, воздух и здравомыслие. Он вечно будет дрейфовать во мраке. Вот что сделал с ним приезд сюда. Это лишило его чего-то жизненно важного, чего он больше никогда не найдет.

Годфри сказал: