Помещик. Том 1. Сирота

— Ты сам — то понимаешь, что глаголешь? — фыркнул митрополит. — Сия краска есть ценность великая. Ладно что дорога. Так ее захочешь — не купишь. Ибо не продаст никто. Отколь она у татар — то взялась бы?

— Так отняли у кого.

— У кого? Они на земли наши шли. А значит, ежели отняли, то у кого из наших. А тут весьма немало ляпис лазури. Такое ее количество — считай целое состояние. Если бы его татары отбили — шум бы подняли. А был ли шум? Я поспрашивал. И никто ничего не помнит.

— Странно.

— Очень странно.

— Может тишком кто торг вел?

— Думаешь, кто из бояр заказал?

— Или купчишек. Мало ли? Вдруг кто из — за моря её возжелал.

— А Прохор тот отбил ее разбоем?

— Отчего же разбоем? Кто знает, как ее везли? Может купчишек тех татары побили, али еще кто, а он уже их. Места то беспокойные.

— Отчего же тогда краска вся Прохору досталась? Ведь никто более ей не торговал.

— Не торговал — не значит, что ее у них нет, — возразил Афанасий. — Прохор ведь тоже ей хода не давал. Да и вообще — прикопал от греха подальше. Опасался чего — то.

— Здраво, — кивнул митрополит. — А когда ту краску на саблю взяли?

— Много лет назад. Андрейка еще совсем младенцем был. Оттого и ухоронки долго искал. Говорит — едва вспомнил.

— А друзья — товарищи этого Прохора в те годы гибли?

— Они почитай каждый год гибнут. К тому же, из старых друзей его уже никого и не осталось. Он ведь когда от своего отца отделился и пришел в Тулу, то был юн и горяч. И сдружился с такими же. Вот они все голову и сложили. Прохор последним ушел.

— А как это произошло?

— Татарская стрела в горло попала, когда он на стене службу вел. Во время минувшего стояния их под стенами Тулы. Сказывают — пускал стрелы в супостатов он ловко. Четверых с коней снял. Но и сам не уберегся. Добрая смерть. Да и воин он справный был.

— Добрая смерть, — согласился с ним митрополит. — Андрейка не сказывает, отчего отец краску не продавал?

— Сказывает, но путано. Видно и сам не знает.

— А сам Андрейка, что он за человечек?

— Полный загадок… — после довольно долгой паузы, ответил отец Афанасий. — До гибели отца он был таким же как Прохор — лихим и глуповатым. Как мне казалось. Но в день его гибели все поменялось. Как отрок сей узнал о смерти бати, то сомлел. После чего изменился. Я его не узнал. Вроде он, а вроде и не он. Говорит иначе, держит себя иначе, мыслит иначе… и смотрит. Я ведь Андрейку с пеленок знаю.

— Не бес ли в него вселился?

— Того я не ведаю. Но раньше отрок сей и «Отче наш» без запинок и подсказок произнести не мог. А теперь и Символ Веры, и иные молитвы твердо знает и с выражением читает. Святая вода ему боли не причиняет. Крестится. Крест целует. В храме Господнем ведет себя подобающе. Разве что воздуха ему там не хватает. Но что поделать? Мы все не без грехов.

— Истинно так, — произнес митрополит и перекрестился на икону.

— И в словах, что отрок сей сказывал, никакой бесовщины я не приметил. Как и в делах. Странны они и не понятны. Но ведь не стал лукавить и продал два туеска по две десятых гривенки, как и уславливались. И лишнего не попросил. А все что сверху — церкви пожертвовал. Да и с первого туеска рубль на церковь дал. А как узнал, что отца более у него не стало — сабляницу вложил, хотя денег у самого почти не оставалось. Так что я не знаю, что и думать.

— И верно, бесовщиной дела его не отдают. Но что тогда?

— Пока что в ум не возьму.

— А еще что дивное за ним замечал?

— Да много всякого. Землянку он себе поставил чудно. Однако же внутри получилось чисто, сухо и тепло. А все из — за очага особого. Сказывает, что сам выдумал. Дрова в нем горят. Жар идет. А дым сразу на улицу убегает, отчего ни сажи, ни духоты.

— Он сказал, как она устроена?

— Сказать — то сказал, но как — то мудрено. Так что я ничего не понял. А еще он лампу из глины слепил. Вроде лампадки, только с хитрой крышкой. Отчего она горит много ярче. Как несколько свечей.

— О! — оживился митрополит.

— Андрейка сказал, что лампа очень простая в устройстве. И надобно тебе испрашивать у Государя нашего царя и Великого князя грамотку, дабы никто кроме Матери — церкви таких ламп на продажу делать не смел. А как все сладиться, то он мастеровым нашим все покажет и расскажет. Если мы с ним ряд заключим и обязуемся платить ему сотую долю от вырученных денег.

— Не жирно ли будет?

— Мню, то не единственная польза будет от отрока сего. Тут и печь дивная, и лампа, и заправка в лампу.

— Заправка?

— Мне ведомо все, что Андрейка покупал. А от дома отца его осталось только пепелище. Все татары разорили. Однако же лампа у него имелась. И в ней плескалось изрядно масла с непривычным запахом, но на что — то похожим. Да и жег он его без оглядки.

— Может тоже отцово наследство? Если Прохор был таким куркулем, то почему бы ему и горшок с маслом, взятый без всякого сомнения на саблю у татар, где — нибудь не закопать на черный день?

— Ты сомневаешься в его словах?

— Как божий день ясно, что это взор. Прохор видно сам тишком промышлял торговлишкой запретной. Если бы грабежами, то всплыло бы. Оттого и держал товар прикопанным, дабы с оказией отправить дальше.