Поместье. Книга II

Поначалу Кларе тут нравилось. В районе не было ни одного еврея. От Ципкина сюда ходил «стриткар»[194]. Фелюша стала посещать «скул»[195]. После жены господина Нельке осталась фисгармония, и Клара могла на ней играть. Ей разрешалось пользоваться кухней, а за небольшую дополнительную плату фрау Ганзе варила для нее обед. Молоко оставляли у двери, из бакалеи приносили продукты, которые можно было хранить в ящике со льдом. Неподалеку была мясная лавка, где продавалось не только любое мясо, но и всевозможные немецкие колбасы и сосиски, говяжьи, телячьи и свиные. В школе, где днем училась Фелюша, по вечерам работали разные курсы для взрослых. Был по соседству и музыкальный кружок, где жирные немцы и немки с красными лицами и могучими шеями пели немецкие и американские песни.

Сперва Александр, как и обещал, приезжал два раза в неделю. В остальное время Клара учила английский, вязала для Фелюши жакет, читала русские и польские книги, которые брала в библиотеке, и ходила по магазинам — что-нибудь купить или просто поглазеть на витрины. Иногда Клара садилась в элевейтер и ехала куда-нибудь на окраину. За окном проплывали фабрики, бильярдные, магазины, конторы и танцзалы. Часто попадались пустыри и недостроенные здания. Все было для Клары чужим и непривычным: огромный город, который застраивают с разных концов, странно одетые пассажиры с мрачными лицами. Гудел локомотив, стучали колеса, и Кларе все время казалось, что поезд вот-вот на полном ходу сойдет с рельсов и упадет вниз, на торговые палатки, почтовые кареты, толпы людей, спешащих куда-то через снег, ветер, грязь и конский навоз, и какие-то постройки, непонятно для чего предназначенные. Среди пассажиров было много негров и китайцев. У Клары было такое чувство, что их всех сюда сослали, Америка — это что-то вроде Сибири, шумной и тесной. Здесь все куда-то спешат. Суетятся рабочие у станков, мальчишки-газетчики выкрикивают новости, посетители в забегаловках торопливо жуют сэндвичи. Электрические лампы на вывесках слепят, превращают ночь в день. Сидя в вагоне, Клара закрывала глаза. Каждый раз ей казалось чудом, что она целой и невредимой вернулась из такого опасного путешествия.

Начались бури и снегопады. Такого густого снега Клара не видела даже в России. Он валил пригоршнями, тяжелый, как песок. Трамвайные пути, по которым Ципкин приезжал к Кларе, так быстро заметало, что их не успевали расчищать. Газеты сообщали глубину снега в дюймах. Дни были темные, как при солнечном затмении, ночи — черные, хоть глаз выколи. В Нью-Йорке свирепствовали болезни. У Ципкина слегли жена и сын, а пациентов стало столько, что он не мог всех принять. Клара все больше разочаровывалась в Америке. Здесь почти не было кафе, где дама могла бы посидеть, полистать журнал. Театры далеко. С немецкими соседками отношения не складывались, Клара не знала, о чем с ними говорить. По вечерам Нью-Йорк погружался во тьму, которую не могло рассеять даже электрическое освещение. Единственным утешением были Сашины письма, но он писал очень редко, к тому же из-за метели почту задерживали в порту. Даже визиты Александра доставляли больше огорчения, чем радости. Прямо с порога он заявлял, что у него очень мало времени. Клара готовила для него, но у Ципкина не было аппетита. Фелюше он приносил подарки, но отцовских чувств не выказывал. Отправив дочку спать, он сидел, барабанил пальцами по столу и посматривал на часы. Даже его ласки и поцелуи скоро стали холодны и торопливы.