Поместье. Книга II

— Не стройте из себя простачка. Вы написали Александру Ципкину, что я за границей с Миркиным. Ваше письмо лежит у меня дома, если хотите, могу показать. Вы даже опустились до того, что использовали неприличные выражения. Я храню этот листок бумаги как свидетельство человеческой низости.

— Вы оговариваете меня. Откуда вам знать мой почерк? Знаете что? Мы найдем лучшего эксперта в Нью-Йорке, пусть он посмотрит. Если он скажет, что это мой почерк, плачу вам пять тысяч рублей. Нет, даже более того: я брошусь с Бруклинского моста. Если хотите, напишем расписку и заверим у нотариуса. Я не уеду, пока все не выяснится!

— Господи, говорю же, это ваш почерк!

— Эксперты разберутся. Я не безгрешен, но никого не предавал, тем более женщину, да еще в личных делах. И как я мог узнать его адрес? Это просто поклеп, Клара Даниловна, кровавый навет. Не хочется плохо говорить о покойнике, но, может, это Миркин?

— Его почерк я тоже знаю.

— Ну, ничего, правда всегда выходит наружу. Как говорится, шила в мешке не утаишь. Надо будет, на несколько месяцев тут останусь. А пока могу поклясться чем угодно, что никому о вас не писал. Зачем? Это надо быть не только мерзавцем, но еще и сумасшедшим.

— Я тоже этого не понимаю.

— Не понимаете, но обвиняете меня. Оно моим именем подписано?

— Нет, без подписи.

— Без подписи? И с чего вы взяли, что это я? Почему не кто-нибудь, кто был в этом заинтересован? В конце концов, вы с Борисом Давыдычем поехали, а не со мной. Иногда мне ваши шашни, как говорится, поперек горла вставали, что правда, то правда, но кто я такой, чтобы лезть не в свое дело? Да я, если б захотел, знаете, сколько семей мог бы разрушить? Никто столько семейных тайн не знает, сколько я. Но — шито-крыто! Я умею держать язык за зубами. И с чего бы я начал интриговать именно против вас? Поверьте, Клара Даниловна, если б вы сказали, что я кого-то зарезал, я бы меньше удивился. Это, простите, плевок в лицо!..

Клара сидела, глядя в пол.

— Даже не знаю, что сказать.

— Я должен сегодня же увидеть это письмо!

— Хорошо, увидите. Уже поздновато, но можно подняться ко мне. Мне не жалко вам показать.

— При чем тут жалко, не жалко. Это вопрос чести, за такое на дуэль вызывают. Кто-то сделает подлость и хоть бы что, а кто-то после этого жить не может. Даже последний подонок должен хоть немного себя уважать. Все-таки я подозреваю, что это Миркин подделал мой почерк.

— А зачем? Я ему прямо сказала, что между нами все кончено и я уезжаю к Александру. Он даже хотел за мной поехать.

— Вот как? Что ж, возможно. Меня это не касалось, но я знал, что вы, как говорится, не на ту карту поставили. Борис Давыдыч только на словах был очень щедр, а сам всегда старался своего не упустить, особенно в последние годы. И все-таки не понимаю, зачем ему было на вас доносить. Во всяком случае, я не виноват. Все мы не вечны, все рано или поздно предстанем перед Богом. И я не собираюсь брать на себя чужие грехи.

— Если вы не виноваты, прошу меня простить.

— Нет, этого мало! Где мы едем? Так, еще только Четвертая улица. Нельзя оставлять такие пятна на репутации, их надо смывать. Вы всегда показывали мне свое пренебрежение, а что делать, если кто-нибудь смотрит на вас свысока? Поверьте, у меня тоже есть гордость. Но поломать кому-то жизнь — это слишком, на такое я не способен.

Клара еще ниже опустила голову.

— Боюсь, я совершила ужасную ошибку!

— Ну, скоро увидим.

Оба замолчали. Яша Винавер достал сигару, сжал зубами и, помедлив, снова спрятал в карман.

— И что же потом было с вами, Клара Даниловна?

— Было то, что я все потеряла.

— Господи, у вас же есть дочка!

— Да, слава Богу. Она тут, со мной.

— А тот что, женился?

— Конечно. Что ему оставалось после того письма?

— Но я чист, Бог свидетель. У меня ни жены, ни детей, так что не могу ими поклясться. Но у меня когда-то была мать, и я клянусь ее прахом, что ни в чем не виноват!

— Я вам верю…

И Клара спрятала лицо в муфту.

4