Поместье. Книга II

— Ваши псалмы написал не царь Давид.

— А кто же?

— Разные люди. Это сборник. Его, кажется, во времена Ездры составили.

— Откуда вы знаете? Вы там были?

— А если царь Давид, то при чем тут сыны Кореевы?

Калман готов был рассердиться, но сдержался. Только спросил:

— Что же, вы вообще ни во что не верите?

— Человек — ничтожество, мошка.

— Мошку тоже Бог создал.

— А Бога кто создал?

— Ладно, всё. Хватит!

Тодрес тоже читал, но не святые книги, а газету «Гацфиро». К нему приходили ученики, молодые люди в короткой одежде, бритые, с непокрытыми головами. Он беседовал с ними о политике. Несмотря на свой вид, они часто вставляли словечки на древнееврейском. Калман хотел попросить, чтобы его переложили на другую кровать, но решил не унижать Тодреса. Грешит, бедняга, назло другим. Как такие названы в книгах? Жестоковыйными. Значит, так силен сатана, держит человека в когтях до последней минуты, да еще и не простого человека, ученого. Так чего же удивляться Кларе, царство ей небесное, или Саше, не будь живой и мертвый рядом помянуты? Что они знают? Что понимают? Ну а вдруг безбожники правы?.. Калман попытался прогнать эту грешную мысль и не смог. Все возможно… И что тогда, а? Ладно, скоро увидим, скоро узнаем правду. Есть Бог, есть! Мир не сам по себе существует. За окном видно небо, облака. Птички поют. Санитар открыл форточку, и в палату залетела бабочка с черными крыльями в желтую крапинку. Такая крошечная, а может летать! Где она зимовала? Ведь у нее тоже есть мать, и у ее матери есть мать. Поколения бабочек… Разве все это может существовать без присмотра свыше? Неужели этот Тодрес Данцигер умней Создателя? «Господи, прости его ради Торы Своей! — взмолился Калман. — Великие испытания Ты ему посылаешь». У Калмана на глазах выступили слезы. Ему было жаль этого умного, ученого человека, который прожил жизнь впустую и тратит последние дни на никчемные книжонки, студентишек, шуточки.

Прошло несколько дней. Калман даже не заметил, как они пролетели. Однажды утром он открыл глаза и увидел, что кровать Тодреса пуста. Кто-то менял на ней белье. Калман успел заметить голый матрац. Маленькая, щуплая женщина в чепце, с веснушчатым острым носиком, расстилала свежую простыню. Калман хотел спросить, куда подевался Тодрес, но, во-первых, у него уже не было сил говорить, во-вторых, он и так знал ответ. Куда отсюда деваются? Ярко светило солнце. Одни больные сидели, разговаривали, другие стонали и кряхтели. Какого-то парня выписали, и соседи по палате просили его передать приветы. Калман хотел сесть, но не смог. Тело стало страшно тяжелым, сильно болел живот. Из желудка в рот поднималась тошнотворная вонь. Надо бы прочитать «Мойде ани», но Калман не смог выговорить и двух слов. «Совсем ослаб, — подумал он, — а ведь когда-то силачом был…» Калман закрыл глаза и больше не хотел их открывать. Он ясно чувствовал, что перестает быть Калманом, превращается во что-то другое: в клубок снов, видений, слов и звуков. Вскоре он перестал понимать, что с ним происходит и сколько это длится. Приоткрыл глаза. Солнце уже не светило, серели мутные сумерки. Над ним склонился Азриэл.

— Тесть, как вы?

Калман шевельнул губами, но ничего не сказал. Но он еще помнил, что Шайндл умерла и что Азриэл уезжает в Палестину.

2

Народу на похоронах Калмана было очень много. Пришли все маршиновские хасиды, живущие в Варшаве. Из Маршинова приехала Ципеле. Ребе не смог, он сам был при смерти. Саша прочитал на могиле молитву. За две недели он стал круглым сиротой. Азриэл готовился к отъезду. Соседи с удивлением наблюдали, как преуспевающий врач, светский человек, закрывает кабинет, бросает пациентов и распродает мебель, чтобы уехать в азиатскую пустыню вдали от цивилизации. Пожимали плечами: чего не взбредет человеку в голову! Что ж, каждый по-своему с ума сходит. Прощались, желали счастливого пути и отворачивались. Зашла попрощаться Эстер Ройзнер, принесла подарок.

— Хотела бы я знать, что у вас в голове творится.

— Полная каша.

— Но ведь, наверно, есть какие-то планы?

— Совершенно никаких.

— Праматери Рахили привет передавайте…