Поместье. Книга II

«Я должен все построить на том, — сказал себе Азриэл, — что есть Бог и бессмертная душа, награда и наказание. Без веры я заблудился, уже сейчас, при жизни. Надо изо всех сил стараться укрепить ее в себе. Что без веры Святая Земля? Как без веры оставаться евреем? Зачем вообще жить?»

Вошла Ольга.

— Это что за бумажка у тебя?

— Ольга, Бог есть!

— Что на тебя нашло?

— Есть, есть! Мы поженимся, чтобы служить Ему вместе…

— Как мы будем служить? Азриэл, я хочу от тебя ребенка!..

3

В Лодзи готовились к забастовке. Руководителям требовалось оружие. Кто-то должен был доставить револьверы и патроны. Зина вызвалась сама. Шпалеры просто положили в две сумки, а патронташи обмотали вокруг ее тела. Она разделась, а женщина, опытная в таких делах, обернула ее лентами с маслятами от пояса до колен. Тяжесть оказалась такая, что Зине каждый шаг давался с трудом. Безопаснее всего было выдать ее за беременную. Зина даже подрисовала себе желтые пятна на щеках. На живот привязали подушку, куда тоже засунули пару маузеров. Та самая женщина, что собирала ее в дорогу, под видом матери отвезла Зину на Венский вокзал и посадила в вагон второго класса. Зина захватила роман, клубок шерсти и крючок, чтобы вязать в дороге чепчик, якобы для будущего ребенка. Офицер почтительно уступил ей место у окна. Старуха напротив сразу начала рассказывать, как она ела яичную скорлупу и отколупывала штукатурку со стен, когда была на сносях. Зина чуть не рассмеялась. «Малыш», о котором старуха говорила с такой нежностью, служил на Кавказе в чине капитана. Наверно, один из черносотенцев и реакционеров, с которыми революция скоро разделается. Вошел кондуктор, и Зина предъявила билет. Здоровенный жандарм с увешанной медалями грудью взглянул и кивнул головой. Колокол дал третий звонок, и поезд тронулся.

— Доченька, будь осторожна! Береги себя! — крикнула Зине провожатая.

— Не беспокойся, мама, все будет в порядке!..

Зина смотрела в книгу, но думала об отце. Как могло случиться, чтобы этот недавно возникший национализм, насаждаемый еврейскими капиталистами, мог так его захватить? Он ведь начитанный, просвещенный человек, когда-то посещал кружок самообразования. Общался с тетей Миреле, пока ее не сослали в Сибирь. Как он не понимает очевидного — что все люди делятся на эксплуататоров и эксплуатируемых? Неужели не видит, что русские сатрапы угнетают народ ради своих подлых целей, что империалисты пьют народную кровь? Как он мог забыть о положении русского мужика, польского крестьянина, пролетариата, чья роль возрастает с каждым днем, и увлечься мифами, фантазиями, старыми библейскими сказками? Неужели еврейские народные массы все бросят и ринутся в Палестину? Ради чего? Чтобы их кровь пили тамошние пиявки, так называемые филантропы? Кто воздаст ему за эти жертвы? Бог, которого никто не видел и которого каждая религия описывает на свой лад? «Да, фанатизм-то посильней будет, чем мы себе представляем! — думала Зина. — Он еще далеко себя не исчерпал. Шовинизм властен даже над учеными, мыслителями, художниками. Разве Достоевский не был славянофилом? Разве Толстой не носился как с писаной торбой со своим новым Евангелием? А во всех университетах до сих пор полно профессоров, которые кланяются иконам и целуют попам руку. Нельзя недооценивать значение идеологической перестройки. Все, что феодализм возвел за века, не разрушат пара брошюр и немного пропаганды. Борьба с религией должна стать одной из важнейших задач рабочего класса. Религию надо вырвать с корнем, выжечь каленым железом! Иначе человечество навсегда останется порабощенным». Зине вспомнилось выражение, что религия — опиум для народа. Нет, хуже опиума. Это яд. Это бацилла, которая поражает мозг и разъедает логику и чувство реальности. Вместо того чтобы считаться с фактами, гоняются за фантомами, за призраками. Ольга, идиотка, хочет вернуться к еврейской вере. Из Миши в Маршинове уже сделали сумасшедшего еврейчика. И Колю тоже покалечат. А что там станет с папа? Умрет там от тоски или от малярии. Вот уж не ожидала от него! Так и не вырвался из хасидской молельни. Учился в университете, но на всю жизнь остался сидеть в болоте. Вот она, горькая правда!