Помилованные бедой

— А меня можешь хоть раз покормить? Я ведь с работы! Не жравши, можно сказать! В животе — кишка кишку матом кроет.

— Ребята! Принесите ко мне в кабинет одну порцию ужина! — попросил главврач санитаров, те мигом выполнили просьбу.

— Вчера привезли ко мне на вскрытие одного депутата думы.

В автоаварии погиб. Я его вскрыл. И веришь, как в ресторане побывал! Одного коньяка с литр взял! Да какого! Армянского! Я его поставил в банке, чтоб весь осадок ушел на дно, хотел процедить и угостить тебя, так бомжи, паразиты, на запах пришли и < выжрали вместе с осадком. Вышел я перекурить, а они на банку показывают и говорят: «Спасибо за угощение!»

Ну, я в ответ, мол, помянули душу депутата с его же желудка! Думал, пришибут! Какой там! Попросили отжать тот желудок, может, еще по глотку наберется. Так что лишили тебя бомжи гостинца!

Юрий Гаврилович торопливо закурил. Душил рвотные позывы как мог.

— Это с чего тебя выворачивает? Да вели санитарам унести это варево! Даже бомжей от такого рвать начнет, — усмехался Петрович. — Вот когда приходят к нам за клиентом, то поминают покойного прямо на гробе!

— Ты смеешься? Как можно? Это кощунство! — возмутился Бронников.

— О чем ты? Вот этого депутата так поминали. Заколотили гроб и, прежде чем опустить в землю, попользовали вместо стола. Поставили бутылку, закусь, помянули кто как мог, кому что вспомнилось, спихнули гроб в могилу вместе с остатками поминок, забросали землей. Все…

— А жена? Дети?

— Жену его с кладбища хахаль повел под руку. Две любовницы подрались, выясняя, к кому из них он ехал в день гибели. Дети? Они в тот день узнали, что настоящие их отцы живы!

Все трое…

Юрий Гаврилович сидел оглушенный.

— Чему удивляешься, роняешь челюсть? У меня такой цирк бывает, что твой психушник безобидным детсадом покажется! Помнишь свою сифилитичку, которую из окна вышвырнули?

Так вот ее мужа заставили хоронить бабу за свой счет. Он не хотел, упирался, так ему покойницу на дом привезли и доставку велели оплатить. Что думаешь? Он не дал заносить мертвую в дом и повернул машину на кладбище в восемь вечера. К десяти закопали! Дал он бомжам на бутылку водки, те обещали ему снова вернуть домой покойную уже даром. Пришлось раскошелиться. Ты б слышал, как мужик орал, обзывал жену матом, на могилу плевал. Какой там венок, памятник иль ограда? Он ее посылал так, что пьяные бомжи отрезвели. Дико все это! Какая она была, зачем вспоминать? С мертвым, как с психом, враждовать и воевать грешно, тем более стыдно вести себя так во время похорон… К сожалению, они все чаще случаются подобными…

— Эти уже ушли. А вот мои бабки живые, а голодовку объявили. Ну что я сделаю? Сам у себя дома питаюсь не лучше! — признался Бронников.

— А то я не знаю! Кому рассказываешь? Но твоих бабок давай попробуем проучить.

— Зачем? Они больные! Да и правы по-своему. Ну кому понравится эта бесконечная овсянка или пшенка на воде? Масла совсем нет. Сахара всего ложка на стакан, да и та чайная. Заварки почти нет. Хлеба и то не хватает вдоволь.

— Юр! Оно и дома теперь не у всех хорошее питание. Не с добра к тебе людей привозят. Не только потому, что некому присмотреть за ними, а и с продуктами тяжко. Я по своим вижу. Приезжают на похороны, а в сумке, кроме водки, десяток пирожков на всю процессию. Ну не смешно это? А то и вовсе — буханка хлеба да банка соленых огурцов. Куда деваться? Заела людей нужда! Нам ли с тобой неизвестно, как она достает?

— Все так! Но что с бабками делать, ума не приложу! — сокрушался Бронников. — Отправить по домам? Но они такое утворят, что потом меня к ответу притянут. И оставлять в больнице не могу. Голодают…

— Помести к ним бомжиху. Больную! Она не только свою, а их порции сожрет запросто. Один, другой раз уметет да еще поблагодарит, потом и высмеет, старухи живо поумнеют. Проснется чувство стадности.

— Это еще что?