Помилованные бедой

— Ты что? Не узнала? Это я, твой сын!

Шурочка нехотя открыла дверь.

— Чего встала на дороге? Пусти! — Отодвинул ее плечом и вошел не разуваясь.

— Здесь не зона! Живо разуйся! — Взяла себя в руки, строго оглядела сына. Тот протянул к ней обе ноги:

— Разуй, коли так не по нраву!

— Сам не ребенок!

— Ах так! Тогда не шипи!

Так и не сняв обувь, закурил, обошел дом, оглядел все внутри и потребовал:

— Дай похавать!

Шурочка не сразу поняла, чего хочет сын.

Она поставила на стол все, что было, а Остап все ел и ел. Казалось, он никогда не насытится.

Лишь к вечеру сын вылез из-за стола, умылся и лег спать, так и не поговорив с матерью.

Утром попросил денег.

— Зачем тебе? — спросила холодно.

— Ты что, дура? Или не ты законопатила меня в тюрягу? Я из-за тебя в Архангельске пять зим в снегу околевал! Неужели решила, что забыл и простил тебя? — Дал больную пощечину.

— А кто дом поджег? — Она ухватилась за кочергу.

Остап, приметив, вырвал кочергу из руки и сказал вмиг

охрипшим голосом:

— Слушай, ты, курица, не духарись! А то не только перья ощиплю, а и голову сверну к едрене-фене! Дошло! Не наезжай, покуда дышишь, трясогузка вонючая. Заглохни и не дергайся, радуйся, что терплю тебя!

— Убирайся вон! — Распахнула двери в коридор.

— Чего? А ну повтори! — Схватил за шиворот и хотел выкинуть в коридор, но баба ухватилась за косяк, и Остап не сумел вытолкнуть мать.

— Чтоб тебя здесь не было. Иначе вернешься в свою зону! Мне недолго! — пригрозила сыну.

*

Тот отмерил по локоть:

— Вот тебе! Саму выкину, если наедешь! А за угрозы отдельно поговорим! Дай ночь придет.

Часа через полтора он ушел. Вернулся домой бледный, трясущийся. Сорвал со стены ковер, свернул его, понес к двери.

— Стой, козел! Не отдам!

— Сгинь, плесень!

— Верни ковер, сволочь! Я его купила! — повисла баба на ковре, вцепилась в него мертвой хваткой.

Остап положил ковер на пол, схватил мать за волосы, выкинул в сарай и, закрыв его на крючок снаружи, вернулся в дом, взял ковер и исчез.

Шура едва открыла крючок. Когда вернулась в дом, заголосила. Поняла, какой будет впредь ее жизнь. Знала она, что теперь милиция не приезжает на домашние вызовы. Баба решила написать заявление и отнести его в милицию. Так и сделала.

Дежурный прочел и спросил, усмехаясь криво:

— Ну а мы чем поможем? Пропивает не государственное — семейное! Сами и разбирайтесь. Он ваш сын! Вы его растили! Вот и воспитывайте! Находите общий язык, убедите как мать, как учительница!

— Куда уж мне? Его зона не переломила. Не научила ничему. Еще хуже стал. Драться лезет.

— Что предлагаете? Какой выход?

— Снова в зону. Иначе он убьет меня! — заплакала Шура.

— Женщина! Не разыгрывайте комедию! Здесь милиция, а не богадельня! Для сочувствия поищите другую организацию, у меня нет времени.

Шура вернулась домой зареванная. Пошла к соседке. Та посоветовала сходить в военкомат, поговорить, чтобы Остапа взяли в армию.

— Глядишь, там его переломят. Ну где иной выход? Чем тебе помочь? Свой мужик без просыпу пьет. Все каталки об него обломала, а все без толку! Попробуй спихнуть в армию. За два года много чего поменяется.

Остап в эту ночь не пришел домой, и Шура поторопилась в военкомат.

— Сколько лет вашему сыну? Какое у него образование? Только из зоны? Это пустяки. Главное, чтобы не было инфекционных болезней. Дайте ваш адрес и телефон! Возьмите и номер нашего. Как Остап появится, позвоните. Даже если поздно — будет дежурный.

— Сам он к вам не придет. Спрячется в городе у друзей. Там его не найти.

— Разыщем! — пообещали уверенно.

— Это ты расстаралась? — побледнел Остап, увидев повестку из военкомата.

— Да! Это я! — не стала скрывать Шурочка.

— Где ты, мать? Кто ты? Едва порог переступил, вернулся из зоны, и уже на войну, на смерть посылаешь. А ведь я твой сын! Почему именно ты моя мать? За что? Чем хуже других? Ты никогда не любила меня. С детства не видел ни тепла, ни добра! Другие дети были любимыми. И только я всегда был лишним…

— Остап! Если тебя ударит твой сын, если он подожжет дом, станет пропивать вещи, обзывать, что с ним сделаешь, спасибо скажешь?

— Может, побил бы, но не отправил бы в тюрьму, а потом на войну. Я знаю, что оттуда не вернусь живым. И моя смерть повиснет на тебе проклятием! Не станет меня, и ты не обрадуешься жизни. Каждый свой день будешь проклинать и звать смерть. Но она не станет спешить избавить от мук, ты не заслужишь у нее помилования. А и я никогда не прощу тебя, ни живым, ни мертвым…

— Ты видел, как тяжело дается мне всякая копейка. А вместо того чтобы помочь заработать, воруешь и отнимаешь последнее.

— Ты остаешься дома. Наживешь. А меня заберут навсегда! Мне осталось совсем немного. Потерпи. — Потрепал ее по плечу и целый вечер сидел молча у окна, курил, думал о своем.

А через две недели его отправили на службу вместе с другими призывниками.

Остап перед отъездом просмотрел все семейные фотографии, не взял ни одной. А уходя, сказал из коридора:

— Когда тебе сообщат о моей смерти, не плачь. Твоим слезам не поверю!