Помни о Фамагусте

Проспект Касториадиса, узкая пешеходная улица к юго-востоку от порта кишела отелями, я выбрал грязно-бежевый в подпалинах, снаружи не крашенный и не чиненный с независимости, рекомендованный бедекером за верность минувшему. В шезлонге забранного волнистой решеткой балкона, под перебранку и женский смех в темноте, спился не один англичанин, а кто-то, надеялся я, умер на кровати от морфия и пароходных гудков. В чистой к моему удивлению комнате с тихой постелью я не без грустного удовольствия, словно собрался остаться надолго, раскладывал вещи, голод настиг в ванной, разнеженного в пару, медные краны, дельфинья потеха на кафеле и широчайшие махровые полотенца. На углу Макариоса и Дмитрия Тану, статуарного, с поясной скульптурою в нише, толстяка при жилете и шляпе, попеременно, как и Макариос, выступавшего за энозис и таксис, невыводимые полюса киприотства, зашел под случайную арку и замер перед романом Д’Аннунцио. Девы скал, три нимфы или дриады вымирающих феодальных родов, наклонив простоволосые головы, обреченно поддерживали чашу фонтана со вздыбленным фракийским конем, из оскаленной пасти которого лилось журчание, брызгаясь на лягушек и птиц в лунках виноградной каймы. В изгибистых складках хитонов была резиньяция, аристократия гибла, оплаканная минеральным, растительным и животным мирами, от натиска нуворишей-подрядчиков, сметавших фамильные бастионы. Вокруг фонтана и под деревьями у кирпичной ограды пили вино чужеземцы. Русских в Пафосе нет. Заказ приняла скуластая, круглобровая — завитковокаряя, влажногубая; я дал бы ее полноватой пригожести сорок умно проведенных годов, сорок один, исходя из моих вышесказанных предпочтений насчет возраста и третьего размера груди. Можно по-русски, улыбнулась она (вы, может быть, с неодобрением, а может быть, с одобрением отметили, что в этой книге много «улыбаются», т. е. много раз употребляется глагольное обозначение мимики лица, показывающее расположение к приязни или к сарказму, но это сплошь и рядом между людьми, гораздо чаще, чем кажется, и мой долг хроникера-стенографа зафиксировать). Ум лишь раскачивался, как бы с ней завертеть, мнительно растасовывал способы и приемы, а спятивший на свободе язык понес околесицу, неподсудную, клейкую до корней. О какой уголок, осенний, с фонтаном, мраморный плющ из элегии, сколько уж читано, но не чаялось наяву и тем радостней встреча с прелестницей, рискну напроситься куда-нибудь, где не вы — вам подадут угощение. Не нахмурилась, не оттолкнула; не стала жеманничать, ни жантильничать. По-деловому: завтра, к шести. Я высидел до на балконе, закутавшись в одеяло. В темноте и при свете пахло жареной рыбой, женские возгласы в сковородном чаду, флейта свистела и ныла под барабан. Трое шумели за картами, рядом падали зары. Кто-то один пританцовывал, пленительно помавая, задел ботинком бутылку, она откатилась со звоном.