Помни о Фамагусте

Раиса припозднилась ли спохватиться, мать ли съехала с катушек скорей ожидаемого, но дочь заставала старуху в хорошем, лучшеющем настроении, с затупленною болью и расслабленной головой, питейный же запас подсокращенным, не на копейку, кто бы поскупился, — на рубль-другой ежевечерне, от чего психика младшей трещала, надламывалась. А как прямой нажим («все вылакать собралась?» или даже «верни бутылку, тварь») не действовал, поскольку брала мать на жалость, хочу, мол, помереть без мучений, то Райка к ней присосеживалась, и было им песенно, слезно, в кухоньке с дочей. Груженная сумками, выпихивалась из трамвая, карабкалась без лифта на четвертый и, стояком перекусив осклизлой, второпях неразогретой картошкой, подсаживалась к бабке, которая, не будь Райкин взор залит жаждой, устрашила бы ее быстротою развившихся в ней превращений. Пропуск службы — настал момент, когда не доехала она до своих чертежей, — не отложился в Раисе весомостью нарушения режима. Завтра успеется, промелькнуло и смерклось, но завтра исчезло, весь его завтрашний вид и разряд. Прикорнув в пустоте, в пустом месте тяжести, в незаполненной нише лавины, она размотала намотанный на ней, как на каждом из нас, бинт дней, часов, минут и стала безвременной, т. е. бесчувственной, той, что и не могла не прозевать материнского падения со стула и пластунских судорог на полу, или же, по другому дознанию, мать упала и умерла, пробираясь к кровати, — не скорой же помощи, приехавшей двое суток спустя, «копаться в этом навозе». Поминки, поминки, бормотала Раиса, когда неотложка для психов увозила ее вразрез с трупом матери, а у тюрок, сказал Марку Фридману в еленендорфской гостинице собеседник, заведен поминальный четверг. Три этих случая, их трилистник, если угодно, трилогия, затянулась сигаретой Быкова, демонстрируют некоторую закономерность, но объясните мне, кем она установлена и зачем.

11

«Студеным утром декабря, — продолжил азериец, — моя стеснительная мать отвела меня к Яшару-муаллиму, косо смерившему бракованный экземпляр. Цуцик, меленький цуцик, пробормотал он, ну ничего, обживется. Наслышан о твоем карточном подвиге, сказал повелитель уже полногласно, перекинемся, коли введешь в курс мастей. Неужели вы полагаете, господин, парировал я импульсивно, что кратких моих пояснений достанет вам для игры, на овладение коей уходят годы и годы, — или сам демон игрецкий вдует вам в ухо ее разумение? О том не тревожься, получил я в ответ, возьму пример с тебя, без наук просвещенного. И заруби себе на носу: я не господин, ты не раб, во-вторых, отучись выражаться выспренне, классов риторики у нас нет; вот колода, сдавай. Яшар-муаллим расправился со мной, как я — с компанией дядюшки. Он, клянусь, не кокетничал, не притворствовал, попросив преподать ему начатки азарта, элементарные rules of the game, он их дотоле не знал, взяв тем, что я, несмышленыш, отнес на счет колдовства. Я попытался расплакаться, как же, отнимают единственное, а плач застрял в горле. Бронзовый жук, невесть откуда в этом декабре, алевшая на подоконнике герань, колодезное ведро на веревке, глиняный овен из ящика балаганных поделок, голубые наличники, песок и гравий, перелившийся через забор аромат бараньего плова — дурманящая прана впечатлений охватила меня, и я прочел первые буквы: все начинается, впереди цепь восхитительных приключений. Поешь, малец, молвил учитель, соловья баснями… — скрестив ноги, уселись мы по-восточному, на ковре. Зачарованный импресьонным потоком, я не приметил появления лепешек, коровьего масла, фиников, меда и торжественного, как в цирке, слона — надраенный, пылающий боками самовар водрузился, клокоча и сипя. Поел хлеба с маслом, покушал меда и фиников к чаю, жизнь, если прозой написать как попало, теплится, несмотря ни на что. В ней синие дрозды, кошка, скребущая когтями о кору, озабоченно жужжащие крылачи, помол, помет, завиральности. Как день идет на прибыль, прибывает тепло и светло, так все, что было нам мило, станет ближе и ближе, разгорится и расцветет, и будет жизнь многолюбящей, многолюбивой (есть ведь разница, правда?), только надо быть чутким, чтобы приятный стиль потек в своем русле, почему же все козыри собрались у него, колдовство… Эй, мальчик, за едой не спят, и Яшар-муаллим проводил меня в угол жилища, где было постелено на матрасе.