Помни обо мне

Шаг, который рождался плавным, скользящим, оканчивался брызгами и глубоким отпечатком ступни в прохладном песке. Руки рубили воздух, а когда его светлость замирал на несколько ударов сердца, становилось заметно, что он напряжен, как натянутый боевой лук.

Незнакомо. Необычно. Завораживающе.

А окажись сейчас перед его светлостью кто-то, ребро ладони с легкостью перебило бы горло. Понимание вспыхнуло фейерверком, и взгляд мой стал жадным.

Смогу ли я запомнить это? Повторить?

Я привстала и, прикусив губу, старалась выгравировать в памяти каждое движение. И, как всегда, в мгновения сильного напряжения, глаза мои видели больше, чем следовало. Вот, скажите на милость, зачем мне пряди, темные от воды, упавшие на высокий лоб, и другие, змейками застывшие на мощной шее. Мышцы, натягивающие кожу и ткань рубахи. И шальная искра в синих глазах — разумеется, мой далеко не вежливый интерес не остался без внимания.

— Никогда не видела ничего подобного, — сказала я, когда его светлость, вернулся к костру.

Чувствовала я себя так, словно случайно уселась на семействе ежей, но тихое восхищение в моем голосе было искренним.

— Это с Рассветных островов, — он опустился на землю, странно скрестив ноги, и запустил ложку прямо в котелок. — Техника пустой руки.

Ел он быстро, чуть склонившись, словно времени было слишком мало или кто-то мог… Отнять?

Глупости, Алана.

— Завораживающе, — я отмахнулась от странной мысли и попыталась повторить один из подсмотренных жестов. — И долго вы учились?

Взмах ложкой, скупое движение челюстей, волна по горлу, и снова взмах. Я уже собиралась намекнуть, что мы не торопимся, когда его светлость ответил:

— Пять лет, но этого мало, и до звания мастера мне еще далеко.

И не лукавит ведь. На лесть не набивается.

Я попрощалась с надеждой быстро перенять занятное умение. И ладно, мне и с ножами неплохо.

Соловьиная ода выманивала солнце, и первые лучи его ласкали расставшуюся с туманной шалью гладь озера, пили росу, лезли в лицо, заставляя глупо щуриться.

Я закрыла глаза и, задрав голову, отдалась непозволительной роскоши дышать и ни о чем не думать.

— А как долго вы учились?

Храни вас святая Интруна, ваша светлость!

Не смотреть на собеседника было грубостью, но солнечные зайчики плясали на веках и наотрез отказывались уходить.

— Чему?

— Не знаю, — его светлость поскреб ложкой по стенке котелка, — а что главное в вашем деле?

Язык мой — враг мой, но ответ на один личный вопрос я задолжала.

Я открыла глаза. Выпрямилась, тщательно копируя позу наставницы: ровная линия спины, едва заметный поворот головы и мимолетная, как взмах стрекозиного крыла, улыбка.

— Выдержка, — ответила светским тоном. — В нашем деле, Дарьен, главное выдержка.

— Вы шутите?

Удивленно приподнятые брови придавали лицу его светлости выражение в высшей степени несерьезное. Даже мальчишеское.

А вот хмыкать не стоило — ответ мой был искренним.

Ведь прежде, чем вскрыть замок, до него сперва нужно добраться.

А это означало стать своей. В замках, особняках, поместьях. Не выделяться, ждать, планировать и уходить, забирая написанные по неосторожности письма, бумаги, подтверждающие происхождение или право на наследство, векселя. С драгоценностями я не связывалась — камни легко узнать. Разве что под заказ, как полотна старых мастеров или реликвии. А однажды даже бутылку вина. И ладно бы наниматель ее выпил! Так, нет же, расколотил на месте, подарив обшарпанной комнате на постоялом дворе флер роскошного муската.

— И чем же вы ее тренировали? — выражение вежливого интереса сводила на нет едва заметная ухмылка.

— Лютня, — мой тон был почти безупречен. Да, до мастера выдержки мне тоже еще далеко, другое дело что в дороге совершенствоваться, похоже, придется ежечасно, — арфа, акварельные миниатюры, вышивка…

Я почти вздрогнула, вспомнив алтарный покров, который пришлось переделывать три раза. И гобелен с картинами жития святой Интруны — наставнице казалось, что лик ея недостаточно благостным получался.

— А я воду носил.

Это откровение и вздох, признаться, совсем меня огорошили.

— Что простите?

— Воду носил, — охотно пояснили мне. — Каждое утро. Там от реки до школы три сотни ступеней и нужно было наполнить бочку. А ведра, эх, видели бы вы те ведра… Еще полы натирал. И на кухне. И каллиграфия… Мастер говорил: прежде чем подчинять тело, нужно подчинить дух.

Жадный взгляд скользнул по стенкам пустого котелка и пустой же миски. Убедившись, что каши от этого не прибыло, его светлость отставил утварь.

— А как же замки? — невинно, вот прям взяла и поверила, поинтересовался он.

— А что замки? — я недоуменно взмахнула ресницами.

— Умеете?

— А вы шпагу просто так носите?

В конце концов, я не святая!

Улыбается. Сидит, смотрит изучающе. И улыбается.

— Умею, — сдалась я, понимая, что не отстанет.

Все, больше никаких разговоров по душам. А то так и до виселицы доболтаться недолго.

— А меня можете научить? — вопрос упал ведром колодезной воды на голову. — Только без лютни. И вышивки.

Моя улыбка выражала печаль, происходящую исключительно от невозможности выполнить просьбу его светлости.