Помни обо мне

Он вернулся, когда сумерки уже прихлопнули берег мягкой ладонью. Я сидела у костра, закутавшись в плащ, ворошила угли над пекущимися карпами и гоняла ошалевших от радости комаров. Рядом лежал взведенный арбалет и несколько болтов. Сонно похрапывали кони. Хорошо.

— Хорошо, — его светлость набросил поверх рубашки свой плащ. Сел, протягивая к костру присыпанные мокрым песком пятки. — Давно я так не ночевал.

— Меня удивляет, — я разгребла золу и потыкала заостренной веткой в рыбий бок, — что вы, вообще, так ночевали.

Он прищурился, пытаясь разобрать в танцующих тенях выражение моего лица. Но там был только вежливый и вполне искренний интерес.

— А по-вашему, я должен до конца жизни спать в инкрустированной самоцветами и перламутром кровати под парчовым балдахином? — хмыкнул его светлость.

— Ну почему же, — мой тон был исключительно вежливым, — иногда ее можно менять на роскошный походный шатер, раз уж кареты вы не любите.

Плеск воды и тихая колыбельная ветра скрасили повисшую тишину. Его светлость сидел, запрокинув голову, совершенно некуртуазно шевелил освобождающимися от песчаной корки пальцами и жевал сорванную травинку.

— Давайте мы с вами сразу договоримся, — наконец, произнес он, прихлопывая глупого комара — что я неправильный герцог. Совершенно неправильный, но очень голодный. Скоро там?

— Сейчас.

Я встала на колени, орудуя зеленой веткой, разгребла угли и золу, вытолкала рыбину на лист лопуха и протянула его светлости.

— Благодарю, — он дотронулся до выбеленной пеплом чешуи и тут же совершенно по-детски подул на пальцы.

На лице его светлости отразилась такая мука ожидания, что я решила отвлечь страдающего ближнего легкой беседой.

— Скажите, Дарьен, почему вы решили, что я не рада вашему участию в драке?

— Какое-то время… Болт подайте, пожалуйста. Благодарю.

Наконечником арбалетного болта он принялся снимать с карпа шкуру вместе с чешуей.

— Может, вам нож дать?

— Не, — отмахнулся неправильный герцог. — Так, о чем я? А! Несколько лет я жил на Рассветных островах, у нас их называют Жемчужными. И вот иду я как-то, даже, можно сказать, прогуливаюсь, и вижу на дороге девушку, явно в беде. Знаете, классический такой сюжет: трепетная дева и разбойники. И я, значит, рыцарь в сверкающих доспехах. И, разумеется, вмешался…

Он улыбнулся воспоминанию. Хорошо улыбнулся, искренне — тут я подделку вижу даже лучше, чем в драгоценностях — и на рыбий бок подул.

— Но, — продолжил его светлость, убедившись, что блюдо еще горячее, — вместо бросания на шею со словами благодарности, или что там у нас еще положено по балладам, получил палкой промеж глаз. Точнее, я думал, это палка — Тэруко просто пожалела чужака и не достала меч из ножен. А потом в выражениях крайне резких объяснила, где она видела меня и мое геройство. Видите ли, Алана, женщины-воины Рассветных островов очень щепетильны в вопросах воинской чести. Ну, наконец-то!

Хищно сверкнув глазами, его светлость приступил к трапезе, орудуя вместо приборов арбалетным болтом.

— Надо же, — хмыкнула я, аккуратно разбирая своего карпа — а я думала вещи более хрупкой, чем мужское самолюбие просто не существует.

Кажется, я произнесла это вслух, и в разговоре случилась неловкая пауза.

Представив строгий взгляд наставницы, тот самый, с приподнятой бровью, я мысленно отвесила себе подзатыльник.

Да что со мной сегодня?

— А вы не очень то высокого мнения о мужчинах, — заметил его светлость, аккуратно извлекая изо рта рыбью кость.

Воспользовавшись жеванием, как предлогом не отвечать, я лихорадочно размышляла извиняться мне, оправдываться или сделать вид, что у его светлости просто разыгралось воображение. А потом вдруг решила рискнуть.

— Только о некоторых. А они, в свою очередь, не очень то высокого мнения обо мне. Вот уж не понимаю почему?

Давайте обратим все это в шутку, попросили мои глаза, но его светлость как раз решил подбросить в костер еще хвороста. Пламя поблагодарило его ярким лепестком и весело захрустело сосновой веткой, добавляя витавшему в воздухе напряжению смолистую ноту.

— Дураки потому что, — ответил он просто.

И в затылок мне словно воткнули раскаленную спицу.

В глазах потемнело, по поляне, словно пронесся порыв соленого ветра, и смутно знакомый голос произнес:

— Как думаешь, почему?

— Потому что дурак, — ответил ему второй.

Кажется, я разучилась дышать.

— Алана? — далекий, идущий словно сквозь толщу воды, голос толкнул воздух в горящие легкие. — Алана? Что с вами?

— Кость, — я закашлялась, — попалась.

Отвернулась, сплевывая сухую, как горячий песок, слюну. По груди постучала и долго глотала из ставшей почти неподъемной флаги горчащую воду. Глаза слезились, и хорошо было бы списать это на ветер, или дым, или треклятую рыбу, но ведь не получится.

А его светлость молчал, давая мне время прийти в себя.

Надо собраться. И разговор возобновить, потому что это странное молчание и взгляд, который почти прикосновение, отзываются где-то глубоко нарастающей дрожью.