Помни обо мне

— Я что-то не заметила с тобой ни кареты, ни слуг. Не считая той девушки, которая на горничную похожа не больше чем ты на жонглера. Подожди, — она подалась вперед и низкий голос стал сахарным, — ты рассчитывал, что Эльга проделает путь до столицы верхом? Без камеристки и багажа?

Подвох Дарьен почувствовал мгновенно, но вот в чем он заключался, не раскусил.

— Да тут неделя всего!

Аббатиса расхохоталась.

— Ох, Дарьен, — она отерла глаза и взялась за колокольчик.

Звон еще дрожал в воздухе, а в комнате уже стояла молоденькая послушница.

— Сестра Агата, — аббатиса пыталась держать на лице строгое выражение, но подрагивающие уголки губ, выдавали, насколько ей все еще весело, — пригласи к нам адельфи Лоретту.

Послушница кивнула и мышкой скрылась за дверью.

— Крестная? — Дарьен вопросительно приподнял бровь.

— Подожди, — она откинулась в кресле, складывая руки поверх белой ткани покрова, — сейчас сам все увидишь. А пока, порадуй старую женщину какой-нибудь пикантной историей.

— Крестная?!

— Давай, давай.

Дарьен вздохнул, вспоминая, с чего там начиналась байка про вдову и тануки. Лучше уж это, чем дворцовые сплетни или, огради Всеотец, модные туалеты. Тряпки и пустословие Дарьен не любил даже больше карет.

Глава 9

Я сидела в пустом, как мой живот, храме аббатства и вместо чтения назначенных отцом Этьеном покаянных молитв планировала месть. Страшную, вроде тухлой рыбы в постели или крапивы в сапогах. И казалось, опоясанная тройным кольцом горящих свечей статуя Всеотца подмигивает мне единственным глазом, всячески мой замысел одобряя. Хотелось пить. Есть и от всей души пнуть его светлость в колено. Имя, оброненное в разговоре с аббатисой, нехитрые умозаключения, а главное, вечерняя служба, на которую собралась вся обитель, кроме лежачих больных и покойников, объяснили, почему Дарьен, копыто козы святой Хейдрун ему в лоб, согласился на мои условия.

Ее королевское высочество Эльга Лоретта: живое золото кос под прозрачным шелковым покрывалом, скромное, если не присматриваться к ткани, платье с по-детски трогательным кружевным воротничком. Холеные, унизанные кольцами, пальчики перебирают четки из нефрита и янтаря, синие глаза скромно опущены, а красивое лицо все такое одухотворенно-набожное, хоть святую пиши. Вот только когда мимо проковылял калека, принцесса брезгливо придержала юбку.

Дарьен перехватил меня прежде, чем я успела спрятаться в боковой капелле.

— Идемте, я познакомлю вас с… адельфи Лореттой.

Приснопамятная адельфи в этот самый миг смотрела на нас с презрительным любопытством. Он меня совсем дурой считает? Впрочем, у злости на Дарьена было очевидное преимущество: целоваться с ним мне больше не хотелось.

— Буду счастлива познакомиться с адельфи Лореттой, — я выделила два последних слова.

И пусть губы держали приветную улыбку, тон мой был холоден — ненавижу, когда наниматели врут. Думала, он не заметит. Заметил и посмотрел так, словно надеялся узреть на моем лбу огненные письмена, поясняющие причину моего недовольства.

— Что-то случилось?

Ну уж нет, больше я себе в душу лезть не дам.

— Разве? — небрежно переспросила я. И убедившись, что осанка моя идеальна, позволила себе вскрыть чужие карты. — Идемте, Дарьен, не будем заставлять вашу сестру ждать.

Ее высочество удостоила меня надменной улыбкой, но и та истаяла, когда Дарьен, представляя, назвал лишь мое имя.

— Как же родители позволяют вам путешествовать в мужском платье, да еще и со спутником, который вам не родственник?

— Лоретта!

Его светлость и аббатиса проявили удивительное единодушие. Прямо елей на мою пропащую голову. Как ни странно, тон и вопрос принцессы вернули мне равновесие. Это отношение Дарьена ставило в тупик, а презрение от благородных, к этому я привыкла.

— Мои родители мертвы, адельфи, но, полагаю, они посчитали бы характер взаимоотношений с моим спутником достаточной причиной.

Миг я наслаждалась ошеломленным лицом принцессы, после чего спокойно добавила:

— Боюсь, больше я говорить не вправе. А сейчас прошу меня извинить, мне необходимо приступить к покаянию.

И объясняйтесь с вашими женщинами сами, ваша светлость!

Шорох чьих-то шагов растревожил тишину дремлющего храма. Неужели отец Этьен решил проверить, насколько прилежно я каюсь? Женщинам, видите ли, не пристало брать в руки оружие. Женщина — сосуд, предназначенный для чадородия и молитвы. Слышала бы это Хельтруда Освободительница, оттяпавшая у Тевмении Нормань и лишившая Касталию половины флота, то-то посмеялась бы. А вот Дарьен, спорю на золотой, отделается десятью молитвами и, может быть, трехдневным постом. Похоже, лягушек и крапивы маловато будет. Лютика на него натравить?

— Алана.

Помяни волка!

— Вы? — от неожиданности я почти подпрыгнула.

После вечерней службы он не появлялся в храме, а, значит, не исповедался и сейчас должен видеть сытые сны.

— Я, — он присел рядом, улыбнулся, и моя злая решимость поплыла прогорающей свечой, — подумал, что… Вот.

И протянул мне яблоко. Прошлогоднее, но наверняка вкусное. А полумрак храма и голод делали его и вовсе идеальным.