Помни обо мне

Я тряхнула головой, сбрасывая яркую кисею воспоминаний и с уколом сожаления протянула Дарьену записку, которую, стоило дамам отправиться почивать, выкрала из сундука принцессы.

— Вот. Прочтите.

Он приподнял бровь в немом вопросе, но я лишь взяла у него глиняную плошку со свечой, подняла ту выше, чтобы дать ему достаточно света, и повторила:

— Прочтите.

Беглый взгляд на неровные строки заложил между бровями Дарьена хмурую складку. Самое бездарное подражание Гильему Окситанскому, из всех, что мне доводилось видеть или слышать, он прочел трижды. И даже не поморщился.

— Что это? — спросил он удивленно.

— Послание вашей сестре от виконта Эрвью.

— Вы шутите?!

Но лицо его стало серьезным, а синее море в глазах подернулось штормовой рябью.

— Я видела, как она прятала эту записку. Авторство я предполагаю, но, думаю, его нетрудно установить.

Я солгала. На то, что строки в записке принадлежат виконту Эрвью, я, не колеблясь поставила бы сотню золотых. Правда, когда нам с наставницей довелось гостить в замке графа, его наследник предпочитал сирвенты. Разумеется, героические, о славных победах, звоне клинков и пьянящих ароматах битвы. И эти душераздирающие вирши, позаимствованные у несказанно гордой талантами своего отпрыска графини, наставница заставляла читать. Меня. Многократно. Вслух и с выражением глубочайшего упоения на отчего-то непослушном лице. И хвалить… Кажется, его милость виконт Эрвью мне основательно задолжал.

— Где Эльга?

Напряженный голос Дарьена, подтвердил мои худшие опасения, и я разом перестала сомневаться в своем решении задержать ее высочество в комнате.

— Спит и проспит до утра.

— Хорошо, что у нее хватило ума не воспользоваться этим, — он зло скомкал и без того опороченный листок, — приглашением.

Я могла промолчать, сохранив с ее высочеством хрупкое подобие пакта о ненападении: одно дело настойчивый воздыхатель и совсем другое — тайная связь. Но решив, что Дарьен не станет выговаривать обожаемой сестре, все же призналась.

— Я подлила ей сонные капли.

— Вы что?

Облегчение, еще мгновение назад так явно читавшееся на лице Дарьена, исчезло.

— Когда я прочитала записку, — я твердо посмотрела ему в глаза, — то добавила в молоко вашей сестры сонные капли. Ее поведение перед отъездом показалось мне подозрительным, и я решила не рисковать.

Он задумался. Нахмурился. Я ждала пока он вновь перечитывал эту злосчастную записку, ругая мои глупые пальцы, которым так хотелось разгладить резкую складку между бровями и еще одну в уголке губ. И по губам провести.

— Значит, побеседуем с этим р-р-рыцарем, — его улыбка больше походила на волчий оскал.

— Собираетесь его вызвать?

Не то чтобы я болела за здоровье виконта, но поединок привлечет к нашей скромной процессии совершенно ненужное внимание. Самоубийственное, если вспомнить о награде за жизнь Дарьена. Не говоря уже о том, что мне не хотелось бы доставлять неудобства милейшей чете Брасье. И Стрейджену, имевшему в «Зерне малиновки» немалую, а главное, совершенно легальную долю.

— А что, — нехорошо прищурился Дарьен, — отговаривать станете?

Я не шевельнулась и глаз не отвела. Только плечами пожала и сказала почти спокойно:

— Это будет ошибкой.

Мы смотрели друг на друга пятнадцать вдохов. Взгляд Дарьена был ярящимся морем, мой же — серыми скалами Бру-Калун. Пятнадцать долгих вдохов, каждый из которых оставлял на языке привкус железа и соли. А на шестнадцатый, когда от напряжения заломило виски, Дарьен тихо выругался и, тряхнув головой, спросил:

— Почему?

— Это задержит нас и наделает слишком много шума, — я прикрыла глаза, давая им несколько мгновений отдыха. — Ведь согласно уложению, поединок должен происходить публично в присутствии достойных секундантов, а их нет. Кроме того, обвиняющая сторона обязана представить доказательства или свидетельства, подтверждающие урон, нанесенный чести благородной адельфи, как и подтвердить статус защитника…

— Не продолжайте, — скрипнул зубами Дарьен, — я помню порядок.

Он отвел взгляд и долго смотрел мне за спину. Желваки проступали под кожей с темными росчерками пробивающейся щетины. Тени рождаемые, огненным лепестком, ложились на лицо, делая Дарьена старше и строже.

— Но побеседовать с этим поэтом надо, — сказал он.

— Надо, — кивнула я. — И если виконт Эрвью не догадывается об истинном положении сестры Лоретты, полагаю, история о старших братьях адельфи, которые жаждут побеседовать с его милостью, склонит его сердце к другой даме.

— Это если он нам поверит. И скажет правду.

— Думаю, это, — я протянула Дарьену свечу и достала из поясного кошеля флакончик из горного хрусталя с серебряной крышкой, — поможет его убедить.

— О, — заговорщицки улыбнулся Дарьен, — так у вас есть план?

Есть ли у меня план? Да у меня целых три плана!

И, как это случается с лучшими из нас, не подошел ни один.