Помни обо мне

На фоне высокой резной спинки, украшенной силуэтами благородных оленей, кабанов, летящих сквозь чащу гончих и всадников, в одном из которых, по посадке и тому, как тот держал рог, нетрудно было узнать отца, белая фигура Хильдерика казалась слишком тонкой. Слишком… чуждой.

— Нет, — громче повторил Дарьен, приближаясь к столу и заглядывая в светлые до прозрачности глаза брата. — Я не злюсь на тебя.

— Хорошо…

— Я, как бы это помягче сказать, в бешенстве. Семь демонов Дзигоку, Хиль, а если бы что-то пошло не так?!

Прочтя в Российо самое первое послание брата, Дарьен, воспользовавшись привилегией королевского интенданта, немедленно отправил ответ. Два ответа и два гонца: одного в Шассель, другого — в столицу. И новое письмо, полученное несколько дней спустя, в Тонвале, письмо, написанное знакомым, четким почерком и скрепленное королевской печатью, убедило Дарьена рискнуть. В конце концов, до Шасселя оставалось каких-то полдня пути, у них была охрана, а дорога к королевскому охотничьему домику считалась безопасной.

Куда уж, демоны их сожри, безопаснее.

— Я все просчитал, — лицо Хильдерика осталось неподвижно, точно у мраморных фигур на саркофагах в королевской усыпальнице. — При перехвате инициативы преимущество было на моей стороне.

— Тогда почему, — кованые накладки столешницы впились в ладони, — ты не вмешался раньше?

Хильдерик медлил и Дарьен увидел, как сжимаются в кулак длинные тонкие пальцы.

— Ленард, — в бесстрастном голосе послышалось эхо уходящей грозы, — я должен был убедиться.

Двенадцать против девяти. Точнее одиннадцать, Монфор не в счет: никудышний боец, да и человечишко, как оказалось, дрянной. А вот солдаты, точнее, шесть взведенных арбалетов, были проблемой. Казались проблемой ровно до тех пор, пока Монфор не заговорил с выпорхнувшим из кареты Ленардом. И мелькнула нехорошая мысль, что вот и все. Вряд ли кузен, который терпеть его не мог с детства, пусть и притворялся мастерски, оставит Дарьена в живых. Хотя, может удастся извернуться и… Будет ведь справедливо, если королевская сторожевая, как Ленард однажды его назвал, за что и поплатился разбитой губой, прикончит предателя.

Вот только Хильдерик… И Эльга. И на юг он так и не съездил. И еще — это, как ни странно, в тот момент казалось наибольшей потерей — он так и не узнал, каков на вкус ее смех.

— Я знаю, что Монфор говорил с ним. И Окли, — Хильдерик откинулся на спинку кресла, и как часто делал во время раздумий прижал к губам сомкнутые пальцы, — А Ленард не поставил меня в известность. Поначалу, я был склонен считать его непричастным, но ваша встреча в дороге вынудила меня усомниться в правильности собственных выводов.

Это была веская причина. И два десятка солдат королевской гвардии вступили в игру ровно в тот момент, когда Монфор поднял руку, а один из нападающих нарочито медленно навел арбалет на Ленарда.

Да, в кузене он все же ошибся.

Дарьен прикрыл глаза, и, как назло, перед глазами встала Алана в забрызганном кровью хабите, заплаканная Эльга и словно в один миг постаревшее лицо крестной. Они невредимы. Они все невредимы. И в безопасности. Дарьен лично проводил их в комнаты и проверил охрану. Личная гвардия Его Величества — лучшие из лучших.

И все же…

— А если бы ты ошибся? Если бы кто-то из женщин пострадал?

Злость текла, уходила сквозь пальцы, что сильно до побелевших костяшек стиснули старый дуб, и, наверное, последняя искра все же отразилась в глазах, потому что в Хильдерик едва заметно прищурился.

— Но я не ошибся.

— Нет, — Дарьен потер лоб, вздохнул и добавил устало: — Ты не ошибся. Но это не значит, что ты во всем был прав. Да, Эльга не пострадала, но она… Видела. Как Алана убила гвардейца, всю эту кровь, тела на дороге. Слышала крики. И запахи… Знаешь, запахи иногда хуже всего. А ведь это Эльга, Хиль. Зачем ей такая память?

Взгляд Хильдерик все же отвел. Сжал губы и принялся одно за другим выравнивать потревоженные писчие перья, листы гербовой бумаги, пресс-папье и чернильницу, которые Дарьен уж точно никак не мог зацепить. С цифрами, словами, особенно с теми, что на бумаге, и, конечно, с шахматными фигурами Хильдерик всегда ладил куда лучше, чем с людьми.

— Я это к тому, что пока белек дома, хорошо бы как-то ее… Отвлечь.

— Бал?

Хильдерик отозвался мгновенно. Он перестал в третий раз пересчитывать перья и теперь смотрел на Дарьена. Серьезно и очень внимательно.

— Бал, балет, состязание этих… Почему я постоянно забываю это екаево слово? Которые сочиняют и поют.

— Труверов?

— Да, спасибо. Труверов. Или турнир. Спорим, на твои шахматы Рамиро Кастальскому не выбить меня из седла?

— Возможно, — судя по отсутствующему взгляду, Хильдерик уже просчитывал вероятный исход. — Но я должен сказать, что сам по себе подобный поединок может повлечь за собой определенные дипломатические осложнения.

— Я пошутил, брат, — Дарьена покачал головой, — пошутил. Но твое сомнение, знаешь ли, обидно.

Хильдерик вздрогнул, словно совсем рядом просвистел арбалетный болт, моргнул и сказал с несвойственной ему поспешностью:

— Я верю тебе, Дар. Верю больше, чем кому-либо