Помни время шипов

Я дивлюсь тому, сколько может выпить «Хапуга», и тому, что он, несмотря на опьянение и уже чуть-чуть заплетающийся язык, еще так хорошо может следовать беседе с «Репой». Когда он потом резко ставит кружку на стол, он внезапно начинает смеяться. Он смеется как безумный, и мы смотрим на него испугано. Только когда Вариас снова ставит кружку ему под нос, он поспешно хватает ее и опустошает, не останавливаясь. Когда он после этого вытирает ладонью рот, его движения выглядят уже действительно усталыми, и так как он качается туда и сюда, он крепко упирается обеими руками о столешницу. После этого он остекленевшими глазами ищет мое лицо и говорит, ухмыляясь:

– Ну, разве это не прекрасный прощальный вечер для тебя?

«Хапуга» смеется с искаженным лицом и по очереди смотрит на остальных, ухмыляясь. Потом он говорит: – Похоже, вас удивляет, что происходит со старым «Хапугой», да? Вам всем просто нужно однажды неожиданно приехать в отпуск домой и посмотреть, что делают ваши бабы – если они у вас есть. Они все время честно сидят дома и ждут, пока их старик вернется, да?

«Хапуга» качается туда-сюда и сминает обеими руками свою алюминиевую кружку как картон. Потом он с криком бросает ею о стену и шепелявит уже почти непонятно: – Я люблю тебя, говорит она мне, и думает, что вместе с тем все снова в порядке. А пока меня нет, она любит другого, и желает, чтобы я за это время подох.

Слова уже совсем неразборчиво выпадают из его рта. Но он еще раз глубоко втягивает воздух и стонет: – Ладно! Пусть она имеет его! Так или иначе, все это дерьмо! Ведь эта война и наша проклятая жизнь состоят только из проклятого страха, из смерти и уничтожения. И идиотская пустая болтовня о героизме ради отечества уже давно меня достала.

Его голос становится все тише, и тело медленно поникает на стуле. Мы видим, как его плечи вздрагивают, и потом мы уже слышим неудержимое рыдание. На некоторое время в помещении воцаряется молчание. «Хапуга» лежит со скрещенными руками на столе и плачет. Хотя наши мозги уже несколько затуманились от вина, мы все же чувствуем всю трагичность этого мгновения. Каким сильным был удар для этого человека, который так твердо верил в верность своей жены и теперь был так горько разочарован! «Репа» первым прерывает тишину. Он кладет руку на плечо «Хапуги» и спокойно говорит: – Пойдем, Бернхардт, ложись, ты слишком много выпил.

Также «Профессор» на другом конце стола встал и, покачиваясь, пошел к «Хапуге». Когда он стоит перед ним, он хочет ему что-то сказать. Но каждый раз, когда он пытается начать разговор, он икает. Наконец, он, все же, произносит несколько слов, постоянно прерываемых икотой: – Не надо пить так много, «Хапуга»! – ик. Потом... ик, ик, не надо так сильно сердиться на женщин, ик. Посмотри на меня, ик, я еще трезвый, ик... ик.

Мы почти снова можем смеяться над странной фигурой, которую представляет собой наш худющий «Профессор» в его пьяном состоянии. Я думаю, он и Густав на другом конце стола просто не слышали всего, о чем тут, собственно, шла речь. Поэтому Тодтенхаупт подталкивает его в сторону и мягко говорил: – Ладно, «Профессор», иди ложись в свою койку, ты уже достаточно набрался.

Новая икота мешает «Профессору» сказать еще что-то. Но он, постоянно икая, отходит назад и исчезает в другом помещении. «Репа» уговаривает «Хапугу», который медленно успокоился. Он уже пьян как сапожник. Вдвоем мы оттаскиваем его тяжелое тело в боковую комнату и кладем на койку. Вскоре после этого его громкий храп дает нам понять, что он заснул после своего мощного опьянения. Удовольствие от веселого прощального пиршества у меня сильно поубавилось, и я доволен, что мне еще не нужно заниматься такими проблемами.

Когда Фриц Хаманн наполняет мою кружку и чокается со мной за мой отпуск, я еще довольно долго пью с ним. Иногда это приносит пользу, если мозг начинает медленно кружиться, и при этом чувствуешь приятную пустоту в голове. Тогда, по крайней мере, забываешь на некоторое время об этой проклятой войне со всей ее подлостью и жестокостью. Я чувствую себя легко, и мне кажется, как будто передо мной висит плотный занавес из тюля и закутывает помещение в туманную дымку. Только на столе еще ярко вспыхивают белые контуры мисок с приятным вином. Это показывает мне, что с меня хватит, и я предоставляю продолжение попойки более стойким. Уже немножко качаясь, я исчезаю в нашей спальне, где уже храпят несколько человек, и валюсь на свою кровать.

12 мая. Наш водитель, обер-ефрейтор Йост, разбудил меня в четыре утра. Уже через полчаса мы, три отпускника, сидим в машине и едем к вокзалу. Я смог проститься только лишь с Фрицем Хаманном и Вариасом, все другие все еще отсыпались после пьянки.