Понаехали!

Камень был едва-едва теплым, словно солнцем нагретым. Или… нет, не солнце, другое что-то. Темное. И не от камня, а там, внутри сидит, будто гадюка на этом вот солнечном камне свернулась да греется. Сама-то по себе она не опасна, но тронь её…

— Дурное что-то, — сказала она, осторожно обводя флакон коконом своей силы. — Я… меня не учили… то есть, составлять простые зелья учили. И распознавать их тоже. От головной боли. От колик кишечных. Или почечных… от… мало от чего.

Сила тянулась тончайшей нитью, сама сплетаясь узором.

— А это… я открою?

— Погоди, — Мишанька руку протянул. — Что дурное, я и сам чувствую… слушай, а чему вообще тебя учили?

— Многому, только, кажется, не тому, что ведьме на самом деле надо.

— И с книгой ходить заставляли? На голове?

— И с книгой. И с яблоком, и со стаканом воды… а доску привязывали к спине?

— Чего? — у него брови сошли. Надо сказать, что эмоции следует контролировать. Или не надо?

— Для осанки. У меня долго спину держать не получалось, а корсет нельзя было по малости лет, вот доску и привязывали.

— Бред какой…

— Зато осанка выправилась.

— Печати не чувствую, — проворчал Мишанька, не спеша отдавать флакон. — Может… отец пусть разбирается? Вдруг оно опасно.

— Для того, кто выпить должен был, точно опасно, — Аглая требовательно протянула руку. — Я… мы только глянем, да?

— Да, — согласился Мишанька, а Фиалка, до того дремавшая на краешке лавки, приоткрыла глаз и издала тонкий протяжный звук.

— А что вы тут делаете? — Лилечка возникла в миг, то ли на крик отозвавшись, то ли сама по себе. — А это трогать нельзя!

— Почему? — осторожно спросила Аглая.

И трогать не стала.

А Мишаньке протянула платок, которым он флакон и обернул.

— Самому подумать стоило бы, — проворчал, правда не зло. — Спасибо.

— И… тебе.

— За что?

— За все, — разговор-то шел вовсе не о флаконе, и Аглая отвернулась, потому что смотреть в Мишанькины синие глаза, которые остались прежними, сил у неё не было. — И… извини! Прости, пожалуйста… я…

— Э, погоди! — Мишанька рукой махнул от избытка чувств, едва по носу не попавши. — Не надо меня расколдовывать сейчас!

— У меня и не получится.

— А вдруг получится? Потом попробуешь… а то ж… дело у меня тут. Отец дал… впервые, представляешь? Всегда-то все сам и сам… я по-молодости еще пытался, да ничего не получалось. Ну, что-то получалось, но не как он хотел… да и дури во мне много было… осталось немало. Вот. Потом маги. У них привык сидеть. А тут… сыном был не особо надобен, дочкой же, видишь, сгодился.

Мишанька криво усмехнулся.

— Творится тут что-то до крайности неладное. И непонятное. Если я правильно догадываюсь, то эта пакость не у одной невесты имеется. А потому очень надо понять, что это вообще такое.

— Мертвая вода, — сказала Лилечка, забираясь к Аглае на колени. И ручонки свои к флакону протянула, но трогать не трогала. — Не настоящая, а ту, которую мертвой сделали… живым с нею нельзя.

— Откуда ты…

— Вижу, — взгляд Лилечки был ясен. — И ты не бойся. Она тебя не вернет. Сам вернешься. Когда захочешь.

— Я хотел, — проворчал Мишанька.

— Значит, мало хотел, — Лилечка сгребла Фиалку. — У кого, ты думаешь, она еще есть?

— У Медведевой должна быть… и… э нет, погодь, — Мишанька нахмурился. — Ты что удумала?

— Посмотреть.

— Ты дитё!

Лилечка склонила голову на бок и потянула за прядочку волос, которую на пальчик намотала.

— Не сердитесь, тетенька, — пропела она нежным голосочком. — Я не хотела… заплутала только.

А потом, отряхнувшись, произнесла.

— Мне искать не надобно. Я её и так слышу. А про остальное вы у Ежи спросите. Он ведьмак. Ему лучше знать, зачем им мертвую воду дали.

Мишанька потер подбородок и поглядел на Аглаю.

А она…

Она тоже поглядела на мужа.

Или уже нет?

Надо бы спросить, да неудобно как-то… и речь-то сейчас не о них идет.

— Я напишу Эльжбете Витольдовне, — сказала Аглая тихо. — Она ведь тоже знает… должна бы.

— А я отцу расскажу. Что-то это все… — Мишанька поежился. — Пахнет дурно.

— Это потому как мертвая, — веско отозвалась Лилечка. — А ты живой. Живым с мертвою водой тяжко…

И вздохнула.

Путь не открылся.

Вот взял и не открылся, чего быть не должно было. А оно взяло и… случилось? Эльжбета Витольдовна дважды ощупала стену, в которой вот, казалось бы, еще недавно имелась дверца, а теперь взяла да сгинула. Куда? В камень ушла? Кладка старая, с неровными кругляшами валунов, которые поседели от времени. Камни ластились к рукам, норовя оставить на них пыльный след, и Эльжбета не без раздражения отметила, что щупать стену она может долго, но ни к чему-то хорошему это не приведет.

— Я так понимаю, — заметила Марьяна Францевна, глядя на эту стену с непонятным выражением лица, — у нас возникли непредвиденные затруднения…

Она сама постучала по стене, убеждаясь, что никуда-то эта стена исчезать не намерена.

— Пожалуй что… — вынуждена была признать Эльжбета Витольдовна.

И потрогала кристалл, который притворился еще одним булыжником.

Из-за него ли это?