Понаехали!

— Вот, я как увидел, так и подумал, что нам сгодится, — радостно добавил Аверсин и тотчас отступил к двери. Подумалось, что сейчас он за эту вот дверь выскользнет, оставив Никиту наедине с этим… существом. А чем дольше глядел Никита на Амвросия Ульяновича, тем сильнее осознавал, что человеком тот не являлся.

У людей не бывает такой коротенькой шеи, которая утопала в кружеве воротника, и казалось, что сама-то голова, вытянутая, слегка приплюснутая с боков, вырастает из этого кружева.

Выдающиеся вперед челюсти.

Махонький рот с почти отсутствующими губами. И выпуклые, словно из стекла отлитые, глаза.

— А с силой у вас, молодой человек… — он сглотнул и поспешно вскинул руку, стирая капельку прозрачной слюны, которую Никита и не заметил бы, если бы не смотрел столь пристально. — Как понимаю, под проклятье попали? Взгляни, Богомилка, остались характерные следы…

Тонкий палец ткнул в грудь и тычок этот оказался весьма болезненным. Настолько, что Никита с трудом удержался от стона. Показалось вдруг, что палец этот пробил и кафтан, и рубаху, и саму грудь.

— Чудесно… просто чудесно… проклятье вывели… ведьмы?

— Да.

— Редкая сила, но и редкая безграмотность… выдирали, можно сказать, на живую… в подобных случаях помогает перевод на другое существо. Малые проклятья легко перекинуть, скажем, на животное. Для совсем слабых подойдет петух или там гусь, баран еще… которые посильнее переводятся на коров. Свиньи весьма людям подобны.

Эти полупрозрачные, будто застывшие в камне, глаза, уставились на Никиту.

— Мы это проходили, — сказал он, вдруг осознав, что не способен двигаться, что и пальцем-то не пошевелит. А то, что разговаривать ему дозволено, так исключительно из интереса.

Нелюдь тоже бывает любопытной.

— Проходили… ты есть не такой неуч, как Богомилка, верно?

Аверсин фыркнул и отвернулся.

Но не ушел.

— Твое проклятье быть смертным.

— Смертельным, — поправил Никита, заставив себя дышать, ровно и спокойно.

— Смертельным, — согласилось существо, за тонкой кожей которого угадывалось… что-то иное, будто это создание взяло и нацепило на себя шкуру. Оно было древним и опытным. Оно знало людей. Но порой забывалось, и тогда суть выползала наружу. — Определенно… смертельным. Но и подобные проклятья можно перевести, однако жертва требуется иная.

И вновь этот жадный блеск в глазах.

— Человек? — подсказал Аверсин, будто Никита сам не догадался.

— И не любой, отнюдь… для иных, конечно, сойдет и обыкновенный, но как правило одаренная замена привлекательней для проклятья. Ко всему требуется некоторое подобие. В трудах благородного Афрона Замерского есть упоминание о неком способе, который позволил одному весьма уважаемому роду избавляться… избавиться… от проблемы.

Палец убрался.

И к Никите вернулась способность дышать.

Царский же целитель потер тонкие руки и осклабился.

— Род этот имел быть несчастье проклятье получить. Сильное. И на тонком теле завязанное. Оно не просто быть. Оно передавалось от отец к сыну. Или к дочери. Но убивало не сразу. Отнюдь. Тогда-то и предложено было сделать так, чтобы появлялись двое детей.

Он поднял два пальца, словно сомневаясь в способности Никиты досчитать до двух.

— Одно дитя становилось откупной жертвой.

— А… если один? — уточнил Аверсин, который слушал превнимательно.

— Тогда брали еще дитя. Искали. Ранее. Принимали в род. Делились кровью. И пока кровь и сила сильны были, переводили проклятье. Но все равно Афрон Замерский утверждает, что лучше всего, чтобы жертва была если не одной крови, то всяко близкой к тому. Идите, молодой человек… мы вас смутили? Не обращайте внимания. Порой у нас случаются… занятные беседы.

И вновь слюну вытер.

Отвернулся.

И словно забыл про Никиту, впрочем, как и про Аверсина, который Дурбина за плечо тронул.

— Идем, место покажу… тут недалече. В своих покоях Амвросий Ульянович только прием ведет, а вот остальное…

…покои были просторными и светлыми. И оборудованы отлично, не хуже, чем в университете, даже, возможно, и лучше. Никита прошелся вдоль столов, на которых пылились склянки и колбы, оценил огромный перегонный куб, слегка затянутый паутиной.

Заглянул в шкап, разделенный на многие малые ячейки, убеждаясь, что те не пусты, однако вот содержимое их вызывало некоторые сомнения. Во всяком случае, Никита не поручился бы, что вот этот зеленый, пахнущий библиотечной пылью прах, и есть цветы ромашки.

— Ты… извини, — Аверсин откровенно смутился. — Наставник не любит посторонних. И запретил пускать сюда челядь. А мне убираться особо некогда вот и…

…запустение не бросалось в глаза. Пыли было не так и много, отчасти благодаря паре артефактов, которые стоило бы подзарядить.

Бумаги.

И папки. Личные карточки, заведенные давно, но судя по записям, пополнять их перестали года с два тому. Из-за занятости?

— А твой наставник, он вообще кто? — решился Никита, возвращая серую папку на место.

— В каком смысле?

— Он ведь… не совсем человек.

— Чего? — Аверсин нервно хохотнул. — Ты что, Дурбин, белены объелся? Или солнце в голову напекло? А нечего ходить без шляпы…

Он запнулся, тряхнул головой и сказал: