Понаехали!

Он взмахивал рукой. И девица, оторвавшись от свиты — а без оной явились совсем уж бедные — поднималась на помост, чтобы возложить ладонь на камень. Так она и стояла некоторое время, чтобы после с видимым сожалением отступить.

Действие со стороны гляделось обыденно, даже тоскливо, но, верно, у толпы имелись собственные представления о том, как надо развлекаться. И каждую неудачу встречали гулом, когда сочувственным, но чаще насмешливым. Изредка доносился тонкий свист и даже улюлюканье.

Все изменилось, когда у камня оказалась сурового вида девица в платье роскошном, выдававшем непростое её происхождение. И свита, девицу окружавшая, расступилась. Сама-то она прошла, не удостоив взглядом ни жреца, ни писаря. Вот бледная ладонь, унизанная перстнями, коснулась камня.

И тот засветился.

Ярко так полыхнул. Стася даже зажмурилась, а толпа ахнула, загудела. И голос писца перекрыл этот гул:

— Малина, дочь Евграфова, купца второй гильдии…

— Повезло, — тихо сказала Баська, с ноги на ногу переминаясь.

— Повезло, — отозвалась Маланька, но как-то неуверенно. Да и судя по выражению лица той самой Малины, дочери Евграфа, купца второй гильдии, везение было сомнительным.

Впрочем, тотчас подле девицы возникли молодцы в одинаковых нарядах и при оружии, да вида прехарактерного, и исчезли. Вместе с девицей.

Как-то оно…

— Стража государева, — пояснила Горыня и тотчас смутилась, что еще недавно сама тянула шею да на цыпочки вставала, силясь разглядеть, что же там впереди происходит. — Беречь будут.

Стася кивнула, показывая, что мол, оно, конечно, правильно, невест беречь. Только… что-то это убережение не самые хорошие ассоциации навевело.

Правда, на помост поднималась уже следующая девица.

И еще одна.

И…

…очередная вспыщка заставила толпу взорваться криками и отнюдь не радостными.

— Надо же, — протянула Горыня удивленно.

— Она же ж безбожница! — а вот Баська выразила всеобщее возмущение. И Маланька кивнула, соглашаясь, что где это вовсе видано, чтобы ахеянка, богов местных не признающая, взяла и вот так благословение получила.

Впрочем, стража государева возникла на помосте, а после и исчезла, оставивши толпу, и растерянного жреца, и не менее растерянного писца, и полдюжины телохранительниц, которые растерянными не казались.

…а вот вспышка от прикосновения Медведевой не удивила.

Купчиху Сварожину приветствовали криками и хлопками.

— Папенька, небось, нанял, — проворчала Баська.

А Соколову — молчанием.

Очередь двигалась, двигалась, и вот уже Стася обнаружила себя стоящей перед помостом. И Бастинду, которая вдруг заробела и так, что пришлось подпихнуть…

Глава 29 Где выясняется, что и боги умеют шутить

Мойте руки перед едой. Есть немытые руки вредно.

Из наставлений одного каннибала.

Баське было жарко.

И еще она взопрела крепко. А как не взопреешь, ежели весь день простоять пришлось. И подумалось даже, что зазря это она. Не в том смысле, что стояла зазря, потому как иначе б и не вышло, разве что, как иные умные, с вечера место занять. Или вон заплатить кому из тех, кто занять успел. Баська от батюшки слыхала, что есть такие люди, которые тем и живут. Правда, как оно выходит, не понимала. Небось, чего платить, когда подождать можно?

А тут вот взяла и поняла.

Ждать было тяжко.

И не потому, что не привычная она была столько стоять. Ничего. Чай, молодая. Но вот… солнце сверху, люд вокруг. И все-то смотрят, обсуждают, пальцами тычут и посмеиваются. Близко-то подходить не подходят, оно и понятно: кому охота божий гнев вызвать?

Но обсудили.

Всех.

И боярынь, которая краше, Медведева аль Пальчевская. И что одна-де сговорена словом, но слово — оно такое, про него и позабыть можно, а вот Хоружие третьего дня договор подписали да в храм отнесли, стало быть, тепериче им обратно ходу нет. И жалеют, небось.

Как и Крышовские.

Ни тех, ни других Баська не знала, но слушала. Оно еще когда привычка появилась, в доме собственном, как подросла и поняла, что самое-то интересное происходит по-за светлицею девичьей.

Баська тяжко вздохнула.

Батюшке не отписала.

Сперва собиралась. От честно. Даже листа бумажного взяла, и перо, и сидела над тем листом, губами шевелила, слова правильные подбирая, такие, чтоб ласковые и с почтением, и еще, что она, Баська, больше на него не сердится, а сердилась, ибо глупая была. И что желает ему сыночка. Или вот дочку. А потом еще сыночка. Никанора крепкая, глядишь, многих народит.

Хороших.

Не таких, как она, Баська, дочь капризная да неблагодарная.

Хотела написать, да слов не нашла. А потом уже решила, что, ежели благословение получит, то тогда и напишет. Вот. А коль получить не выйдет, то и не напишет, а съездит да сама скажет. Крепко решила.

Теперь же руки млели.

Ноги болели.