Понаехали!

- В девичестве она была Кошкина… славный некогда род, сильный. Её в государыни прочили, но… кого только не прочили. Не сложилось.

- Стало быть, затаила обиду?

- Не знаю… - царица обошла тело. – Когда в храме огласили о… нашем замужестве… она попросила встречи. И…

- И?

- Умоляла меня отступиться. Будто меня кто-то спрашивал, хочу ли я в царицы… на коленях валялась…

- А вы?

- А что я? Я сказала, что, будь моя воля, я бы иного мужа выбрала. Но все мы не властны, ибо есть старшие родичи и… - царица махнула рукой. – Она уехала из Китежа. Поговаривали, что в монастырь, но правда ли – не знаю… а вернулась уже пару лет после. И такой вот.

- Такой?

- Злой очень. Она ведь красивая была. Краше меня. Белолица. Румяна. Брови соболиные, волос тяжелый. Ей многие завидовали. А вернулась бледная, сухая вся, будто после болезни. Так и говорила всем, что болела. Да… только злой стала очень.

Злой женщина не выглядела. Скорее уж смерть разгладила черты лица её, и на губах появилась улыбка, совершенно безумная, счастливая.

Не соответствующая моменту.

- Поговаривали, что самолично девок порет, порой до смерти… но правда или нет… её мне было велено в ближний круг взять.

- Велено?

- Все непросто, - царица слабо усмехнулась. – Ежели бы отказала, супруг бы её обиделся крепко, потому как вышел бы родовой чести урон. Да и я ощущала себя виноватой.

- Почему?

- Не знаю. Может, потому, что, пусть и шла за нелюбимного, а все одно сумела быть счастливой. Она же… супруг её известен был жестким нравом. И детьми их боги не наградили… но убивать… ладно, меня… меня она, может, и ненавидела, однако… остальных зачем?

- Из ненависти? – предположила Стася.

- Из ненависти, но… тогда ненависти не было. Или… была? Выходит, что я ничего-то не знаю… И… все ж, это не она удумала. Она, пусть и ненавидела меня, но одной ненависти для смуты не достаточно.

И Стася, подумав, согласилась, что так оно и есть.

Ненависть – это, конечно, много, но для большого бунта еще и деньги нужны… додумать она не успела, поскольку и стены, и пол, и все-то вокруг вдруг вспыхнуло, словно она, Стася, оказалась в центре огромного костра.

Только это пламя не жгло.

Оно окутывало, укутывало, нашептывало, что теперь-то все сладится, что теперь-то… а потом пламя стало силой, и Стася с головой погрузилась в нее, светлую, легкую, совершенно невозможную.

Разве бывает такое?

 

…Антошка честно думал, что помер.

А потом сделалось больно, и так, будто кишки живьем тянут. Он хотел заорать, но не заорал, ибо сил не было. Когда же силы появились, то и боль ушла.

Стало тепло.

Хорошо.

Будто бы он, снова малой, лежит под тяжелым одеялом, да на печке, и печка жарит, и одеяло греет, и так-то ему славно, что даже шевелиться лень.

Одеяло замурчало, и Антошка разом очухался. Глаза открыл. Надо же… лежит. А где? Не на печи, на каменьях, которые в плечи впираются. И в бок тоже. И… на грудях кот улегся. И на животе. И на ногах. А вот Музыкант над головой топчется, вздыхая тягостно.

Антошка хотел было спросить, что приключилось, но вспомнил вдруг. Все-то вспомнил и от воспоминаний этих в животе заурчало.

Или не от них, но от голода.

- Надо… - он все-таки дотянулся, погладил кота, который спину выгнул, под пальцы подставляя. – Надо…

А после сам растерялся, не зная, что делать.

Встать?

А ежели он раненый?

Антошка пошевелил ногою. И рукою. И второю ногою, а потом ногами и рукою одновременно. Пощупал живот, боясь обнаружить в нем дыру, но не нашел. После уж сумел сесть.

Оглядеться.

Рядышком дымились остатки экипажу. И холоп лежал. Вот ведь… зловредный был человечишко, а все одно жаль. Антошка встал на карачки и подполз: мало ли, вдруг да живой? Но головы у холопа, почитай, не было…

Антошка отвернулся.

Икнул, с трудом сдерживая дурноту.

- Надо… - повторил он, вытерев нос бархатным рукавом чужого кафтана. И выходит, что… его за князя приняли? Навроде, оно и лестно быть бы должно, но ничуть не было.

- Надо к Стасе, - принял решение он. – Ведьма умная… она разберется.

И поднялся.

Ноги дрожали. Руки дрожали. И сам он трясся, не от страху, но от волнения. А коты, разбежавшиеся было, тотчас собрались. И закрутился у ног Музыкант, только знай себе, хвостом метет, а под хвостом будто дорожка ложится. Кот сделал шажок, обернулся и сказал:

- Мряу.

- Иду я, - проворчал Антошка и огляделся. Беретку надо бы подобрать, а то же ж чужая. И красивая. Может, князь расстроится, ежель Антошка её потеряет.

Он ступил на кошачью тропу.

И остановился, пропуская Сметанку, которая норовила потереться о ноги. Заворчал недовольно Рыж… и Сметанка мяукнула в ответ.

- Иду, иду… - Антошка поспешил, стараясь не думать о том, куда и зачем он идет.

В конце концов, кошки дурного не посоветуют.

Глава 61 Повествующая о том, до чего сложно быть бабой

Глава 61 Повествующая о том, до чего сложно быть бабой

 

Не расстраивайся из-за людей. Они все равно умрут.

 

…из беседы старого опытного некроманта с учеником.