Понаехавшая

Олеся демонстрировала чудеса дипломатии – на глаза О. Ф. старалась не попадаться, а если и попадалась, то тут же принималась шуршать по дому – мыла полы, гладила белье, пекла пироги со всевозможными начинками.

О. Ф. пироги милостиво ела, но вела себя как попавший в осаду диверсант – боевой оскал, желваки, крапчатая мимикрия.

– Не нравится она мне, – плевалась она ядом, – что-то в ней не так.

– Ну чем она тебе не нравится? – удивлялись кассирши. – Красивая девочка, сына твоего любит, еще и домовитая, вон, пироги какие печет!

– Она не домовитая, она блядовитая! – отрезала О. Ф. – И вообще, молчите в тряпочку. Материнское сердце не обманешь. Что-то в ней не так!

Что в Олесе не так, открылось буквально через неделю. В тот день О. Ф. вползла в обменник задумчивая и даже в некотором роде торжественная. На приветствие не ответила, скинула обувь, легла лицом в диван. Лежала долго, не шевелилась. На предложение сбегать за водкой отрицательно помотала головой.

Отказ от водки девочек крепко насторожил. Понаехавшая испуганно уставилась на Галю. Галя сделала круглые глаза и прижала палец к губам. Вытянула листочек и накарябала крупным почерком: «Молчи. Оттает – сама все расскажет». В обменнике воцарилась настороженная тишина – девочки шепотом работали, стараясь не греметь выдвижными лоточками для передачи денег, О. Ф. лежала ниц и не подавала признаков жизни, только изредка шевелила пальцами на ногах. Потом, спустя бесконечное время, она шумно вздохнула, перевернулась на бок. Девочки напряглись спинами, но не обернулись. О. Ф. еще раз вздохнула, прочистила горло и вдруг запела революционное: «Есть пули в нагане, и надо успеть / сразиться с врагами и песню допеть».

Когда, приподнявшись для убедительности на локте, она затянула: «Погоня, погоня, погоня, погоня в горячей крови», – Понаехавшая хрюкнула, упала лицом в кассу и затряслась плечами. Следом загоготала Галя. О. Ф., не обращая внимания на бессовестное зубоскальство подчиненных, невозмутимо допела песню, рывком села и вытащила из сумки косметичку. Сначала беспощадно напудрилась, а потом, растянув губы в полуулыбке, стала аккуратно обводить их карандашом.

– От вы ржо…оте, а гла…авного не знаете, – стараясь не шевелить губами, проговорила она.

– Чего не знаем?

– А то…го не знаете! – О. Ф. вытащила тушь и принялась щедро нагуталинивать ресницы. Раз прошлась щеточкой по всей длине ресниц, два прошлась. Придирчиво разглядела в зеркальце один глаз, потом второй. Удовлетворенно хмыкнула. Убрала косметичку, победно щелкнула сумочкиной золотистой застежкой. – Олеся залетела.

– То есть как это залетела?

– А вот так. Доеблась. Вчера приперлась со всей своей родней – пугать меня изнасилованием несовершеннолетней. Вы бы видели эти хари! Одна бабка чего стоила – с бельмом на глазу, вся в репьях. Видать, с поля пригнали, прямо с картофельных грядок. Трясла перед моим носом справкой о беременности, грозилась судом. Только не на ту напали, у меня тоже сын несовершеннолетний, семнадцать лет. И это еще вопрос, кто кого изнасиловал!

В том, что насилуемым в данных обстоятельствах был несчастный Павлик, никто из девочек не сомневался.

– И чего теперь будет?

– Свадьба будет, чего будет. Не доводить же дело до аборта. Так что быть мне в сорок пять бабушкой. – О. Ф. снова вытащила пудреницу, вытянула рот в ниточку, придирчиво оглядела верхнюю губу. – Или дедушкой, судя по активно пробивающимся в последнее время усам.

Свадьбу играли большую и шумную.

Тверская родня потрясла московскую умением пить на брудершафт всей честной компанией – вставали в круг и, скрещивая руки, пили каждый из бокала соседа. До дна.

Московская родня, дабы не ударить в грязь лицом, попыталась повторить маневр, потерпела сокрушительное поражение и была жестоко обсмеяна тверской. Зато отомстила неумелым, но вполне воинственным нижним брейк-дансом. О. Ф. потом несколько дней ходила скособоченная, с горчичным пластырем на спине, но довольная донельзя. Демонстрировала девочкам фотографии. На фотографиях молодожены, забившись за дальнюю колонну зала, с ужасом наблюдали баттл новоиспеченных сватов. Особенно потрясала бабка невесты – невысокая, коренастая, с безумным начесом пергидрольной химии, она постоянно что-то жевала и отовсюду смотрела в объектив разношерстными дикими глазами.

– Что это у нее с глазами? – ужасались девочки. – Один вроде нормальный, а второй не пойми какой. Искусственный, что ли?

– Это фотограф, как умел, зрачок на бельме рисовал. Иначе получилась бы вообще страсть господня. А так какой-никакой, но хотя бы глаз!

Со временем О. Ф. смирилась с невесткой и даже полюбила ее. Впрочем, это не мешало ей скандалить с Олесей по пустякам. Олеся относилась к диктаторским замашкам свекрови с пониманием, метко отгавкивалась, пекла пироги. Через семь месяцев родила мальчика Степу. Павлик от навалившейся ответственности резко возмужал, перевелся на вечернее отделение института, устроился на работу.

В общем, и на улице О. Ф. наконец-таки наступил заслуженный праздник.