ПОНЕДЕЛЬНИК

задумываешься; внутренним движком, дающим частые сбои, тебе служат физические

ощущения. Самые примитивные ощущения: холод, вообще разные температуры, неуют.

Иногда ты начинаешь лучше соображать, если ударяешься током, но случается такое очень

редко, да и заряда надолго не хватает.

Ты. Именно ты. Речь идет именно о тебе, а не о персоне выдуманной, абстрактной. Как

поживает твой болевой порог? Я отлучился на некоторое время, но все идет, как надо: ты

медленно и верно продвигаешься к цели, пусть это и сопровождается пинками. Проблема в

том, что в идение представителей моей профессии ограничено законами тургесценции, но

лично мне это нисколько не мешает, а твоим мнением на этот счет никто даже

интересоваться не станет. Слежка ведется с необычного ракурса – изнутри. Таким образом,

на протяжении всего процесса нашего взаимодействия твой пол и возраст остаются для меня

неизвестными величинами. Это принципиальный момент, и он совершенно оправдывает

циничность и даже жестокость методов, которую можно приписать нашему профсоюзу.

Изнутри мы также видим все, окружающее вас.

Твой возраст меня не волнует, да будь ты хоть ребенком; подопечный может быть и

женщиной, и мужчиной – это не играет никакой роли. Полагаю, что принципы тургесценции

были введены для сохранения абсолютной объективности восприятия. Но это никому не

известно, мы можем только догадываться, и к тому же законы тургоры (как и прочие) были

установлены так давно, что синоним им – вечность. Итак, видя тебя изнутри со всеми твоими

генетическими пожитками, я уже не могу делать скидок на женскую слабость или, скажем,

на детскую беззащитность – ответственность устанавливается согласно внутреннему

состоянию, а не вашим социально-этическим и, мимоходом замечу, примитивным

7

ценностям. Поэтому, когда умирает ребенок, заболевает раком женщина или лишается

конечности мужчина в расцвете сил, это не производит на нас подавляющего впечатления –

мы обозреваем происходящее в ином контексте.

Сговоримся на том, что твоя внешность и в целом телесность для меня – неинтересная

загадка: я вовсе не обхожу эту тему, просто сразу исключаю моменты, не влияющие на ход

истории. Что же касается наблюдения изнутри – на данном этапе я вынужден сделать

неутешительные выводы и принять меры. Это моя работа. Сейчас твое положение трудно

назвать даже жалким, такое убогое существование трудно представить, а описывать крайне

неудобно. Но все происходящее в данный момент запрограммировано помимо твоей воли.

Спорить и сопротивляться бессмысленно. Сейчас именно ты бесцельно переводишь взгляд с

бармена на другого посетителя, а потом угадываешь собственное отражение в окне

кафетерия.

За стеклом, украшенным нелепыми новогодними лампочками, все та же муторная вьюга,

машин и людей не видно. Ты расплачиваешься по счету, поправляешь мокрый, оттаявший

шарф, натягиваешься шапку пониже и выходишь на улицу. Движения медленные,

скованные. Ты переходишь на противоположную сторону улицы, то и дело увязая в

новоиспеченных сугробах. Ковыляешь к ближайшей троллейбусной остановке, чтобы ехать

домой. Но ждать приходится, наверное, час. Холод пробрал насквозь, – бессмысленны

попытки сопротивляться морозу и дрожи, все тщетно. Коленные чашечки дергаются, словно

недобитые воробьи. А стучащие зубы задают им ритм.

Мимо грузно тянется снегоуборочная машина, и к твоим ногам отлетают серые, гнилые

ошметки снега, ног, впрочем, ты не чувствуешь, только большие пальцы изредка

напоминают о себе тусклым зудом. Тьма отступает, наконец-то появляется троллейбус, часто

в нерешительности тормозит, скулит натужно. Опять в одиночестве населяешь салон, и на

вспоротом, изувеченном диванчике тебя настигает болезненная дремота. Очень много сил

потрачено на борьбу с холодом. Ты все-таки засыпаешь.

Просыпаешься на конечной остановке, в часе езды от собственного дома. Водитель

грубо трясет тебя, выпрыгивает из троллейбуса и исчезает в маленьком, станционном

домике. Ты в полном одиночестве. Скорее всего, троллейбус поедет обратно, но когда –

неизвестно. Ты выбираешься на воздух, по-детски жмуришь глаза: вокруг много света,

солнце где-то близко, но зимой сквозь толщу облаков его редко заметишь. Снег валить

перестал. Незнакомый, индустриальный район. Прости за мою болтливость, я снова тебя

перебью. Ты помимо своей воли находишься в нужном месте, в нужное время, только вот не

соображаешь ни черта, но это поправимо, это мне только на руку.

Тебе нужно отлить. Что ж теперь поделаешь? Раз хочешь писать, продолжай хотеть и

дальше, тут я тебе точно не помощник. Я в последнее время вообще распустился, нигде тебе

на встречу не иду, даже в мелочах подсоблять не желаю, на меня, между прочим, уже доносы